Мост через Лету - [94]

— Не беспокойтесь, ничего. Завтра отдадите. Сама знаю, как перед получкой.

Лешаков перекусил, выкурил еще папиросу и довольный вернулся в отдел, где его уже разыскивал начальник.

— Лешаков! Где Лешаков? Мне сказали, он вышел на работу. Не видели Лешакова?

Два раза начальник выбегал из кабинета — низкорослый человек с пухлыми руками. Обманчиво впечатляли руки, они отличались проворством и любовью к писанию. Начальник строчил без передышки, от звонка до звонка, сладострастно прорезывал волокна хрустящей шведской бумаги золотым перышком (коллективное подношение в юбилей). Исписывал он вороха циркуляров. Трудно сказать, имела ли КПД чернильная активность, но сам начальник заслуживал уважение уже тем, что выгодно отличался от иного руководства — он трудился. И когда он выбежал из кабинета в третий раз, обнаруживая зачатки раздражения: «Лешаков! Куда делся Лешаков?» — инженер появился в дверях, сияя, как именинник, обрадовался: вот, наконец, понадобился и он.

— Где вы пропадаете, Лешаков?

— Кофе пил… Прогулялся сегодня пешком от дома, и, знаете, зверский аппетит.

— Но буфет закрыт?

— Новая буфетчица, — сообщил Лешаков доверительно, — золотой человек. Кофе варит, будьте уверены, — и ласково посмотрел с высоты среднего роста на коротковатого руководителя.

Начальник смешался и отступил на два шага, разглядев элегантного Лешакова.

— Простите, э-э… У вас день рождения?

— Не-а, я декабрьский, — уточнил Лешаков. Начальник затеребил полы курточки и поправил воротник зеленой фланелевой рубахи, остановился взглядом на носках своих давно не чищенных башмаков и, подергав для обретения равновесия галстук на резинке, блеснул золотым пером, забубнил:

— Здесь так, а тут этак. Вникаете? Надо прикинуть сверхвнимательно, что из этого получится. Предупреждаю, времени на переделки не остается.

— Попробую, — кивнул Лешаков и призадумался.

— К завтрему, к обеду успеете?

— Попробую.

— Надо, Лешаков. Необходимо успеть. Ответственное дело…

Но Лешаков не вслушивался в слова шефа. Он прошел в угол, положил бумажку с заданием на стол, медленно снял пиджак, опять просмотрел колонки цифр на листке — задание заинтересовало, — а затем щелкнул запонками, отвернул модные манжеты и взял карандаш.

Через час инженер ощупью разыскал в кармане пачку папирос и закурил прямо в комнате, не отрываясь от расчетов, беспрецедентный случай. Необычайный. Но никто не возвысил слова — оторопели. Лешаков выкурил папиросу и достал вторую. И когда сослуживцы отправились на обед, он приподнялся со стула, раскрыл окно в синий день и остался за кульманом чертить таблицу.

К четырем расчеты были готовы.

Лешаков сладко потянулся. Собрал исчирканные листы. Подколол таблицу. Передал готовый материал лаборантке Ирочке, — она исполняла обязанности секретаря при шефе. Накинул на плечи пиджак. Сгреб со стола папиросы и скрылся в коридоре.

По пути в буфет навстречу попался председатель месткома. Лешаков ему хмуро кивнул. Профсоюзник суетливо поздоровался со спиной инженера. В пустой столовой Лешаков в одиночестве подкрепился остатками комплексного обеда. Поднялся наверх в бухгалтерию и, оказавшись одним из первых, занял очередь у кассы на весь отдел.

Получив деньги быстрее других, сослуживцы радостно обступили инженера. Но Лешаков не вслушивался в благодарности. Он сосчитал красные бумажки у окошечка кассы, с хрустом засунул в бумажник и отвалил со службы, не дожидаясь урочного часа, — работы на сегодня не предвиделось, а просиживать новые брюки попусту он не хотел.

С тех пор повелось — Лешаков утверждал себя и свои нечаянные привилегии явочным порядком. Возможно, он не отдавал себе отчета в том, что творил. Но так жить ему нравилось. Отвоеванная практика поступков закреплялась. На странности его бытия в институте не покушались. Наивная наглость обезоруживала настолько, что никому в голову не приходило покуситься. Хотя были и завистливые, и раздраженные взгляды. Дамам в отделе не нравилось, что он за работой курил и не спрашивал ничьего согласия. Случались и удивленные лица, но меньше — удивлять трудно. Да и привыкают быстро. Привыкли и к перемененному сотруднику. Не докучали. Лешаков цвел свободно и неприхотливо. И, казалось, не произошло ничего исключительного, ничего особенного, но люди не узнавали прежнего инженера. И в комнате как бы стало светлей, словно вымыли закопченное угловое окно.

* * *

Инженер Лешаков не верил в метаморфозы. Ему трудно было вообразить глубину перемен. А со стороны опасно судить, насколько переменился Лешаков, был ли еще инженер Лешаков Лешаковым, или он уже стал другим человеком, изменился настолько, что документы, имя и звание ему пора сменить.

Про Лешакова того периода известно, например, что майку, как и прежде, часто надевал на левую сторону. И, натягивая брюки, нередко даже без спешки умудрялся засунуть обе ноги в одну штанину. Но походка изменилась, стала энергичной, упругой. Он пристрастился к утренним гимнастическим процедурам и много гулял. Бродил по городу пешком, мечтал. И спотыкался часто — витая в облаках, не чувствовал земли под ногами. А может, все из-за тех пут, что забыли рассечь в раннем детстве. Опасаясь испачкать светлый костюм, повидло из пирожка на брюки больше не ронял. Но ожидание в женском взгляде пропускал мимо. Этот пункт исчерпывался Вероникой.