Мост через Лету - [23]

В ванной шипела вода. Я грыз яблоко. Отец пил пиво. Он думал о погоде. Это ободряло его.

В воскресенье играли турецкая команда «Галатасарай» и наша. Дядя Пека играл по левому краю. Его знал весь город и даже, может быть, весь Союз. Таких нападающих знают все. Они с отцом дружили со школы и на войне были. И мама говорила: их водой не разольешь.

Пека радовался дождю. «Галатасарай» считался сильным клубом. Но дома турки играли на вытоптанных твердых полях почти без травяного покрытия. А наши привыкли мотаться на скользком поле в плохую погоду, когда ноги не оторвать от земли и тяжелый мяч.

Пека долго и старательно растирался. Наконец он вышел из ванной в длинном красно-белом халате, так в кино выходят на ринг боксеры. Он был невысокий и мускулистый, бронзовый от загара и сероглазый. Вьющиеся волосы выгорели на солнце и казались белыми. Это был бог. Только не мой Бог, а другой. Из богов Олимпа, мы проходили их в пятом классе. Дядя Пека был замечательный и первоклассный бог. И он провозгласил:

— В дождь мы никогда не проигрывали!

Я заметил, как отец осторожно коснулся пальцами суперорешка. Такие двойные орешки носили на счастье в карманах игроки «мазу-мазу». А бог-футболист подмигнул:

— Если все обойдется, артист, — мячик с автографами за мной.

Мы ехали на футбол.

* * *

Я запомнил: улицы, ведущие к стадиону, летние дороги были забиты автомобилями. Помятая «победа» с пропуском на ветровом стекле медленно катила, беспомощно зажатая в стаде машин. На перекрестках светофоры дергали и сдерживали дымившие моторы. По Неве плыли баржи с песком. На пляже, на камнях под стенами крепости, томилась разноцветная груда тел.

Я запомнил: отец восседал впереди с неизменным фотоаппаратом через плечо. Мягкая шляпа съехала на затылок, открыв загорелый лоб, — обычно шляпу он носил в руке и газету носил в руке или засовывал в карман пиджака, отчего карман отчаянно оттопыривался. Он обвис. Мама, сколько ни билась, ничего не могла с ним сделать. Но это не мешало. Мы ехали на футбол.

Отец и его приятели забывали обо мне. Они громко говорили о своем, курили и не стеснялись. А я, стиснутый посередине на заднем сиденье, смотрел вперед и боялся, что вот скоро мы приедем. Мне очень нравилось ехать и не хотелось никуда приезжать.

Но мы ехали на футбол.

На ровном травяном поле метались турецкие футболисты в желтых майках с черными полосами — быстрые тигры. Наша команда была одета в сине-красные цвета. И на первой минуте (Трифонов с подачи Мелентьева) туркам вкатили гол. Проход получился роскошный — из самого центра. Трибуны скандировали: «Пека! Пека!..»

Папа размахивал программкой над головой.

— Ага! Что я говорил, ну что я говорил!

Но говорил-то он как раз другое — перед игрой главная надежда была на дождь. И я дернул его за пиджак.

— Перестань, па. Ничего ты не говорил. А он возмутился и на меня:

— Ты как с отцом! — но понял, что перегнул. — Фора у нас теперь есть, артист. Нельзя же ставить только на дождь.

Зеленый прямоугольник сокращался, когда атаковали тигры и вытягивался в длину перед сине-красными, гнавшими к турецким воротам мяч. Единственный, кто не проигрывал туркам в скорости, был дядя Пека. Несколько раз он проходил к воротам, но отдать было некому. Ударить не давали. Защитники, как привязанные, бегали за ним вдвоем. Он тяжело дышал. Майка потемнела от пота. Я хорошо видел, как он поглядывал на небо, и у него было серое лицо.

Мяч катился от ворот до ворот, управляя на дистанции бегом игроков. Отступала волна защиты, полузащитники возились в центре с нападающими в полосатых футболках, и, когда игра смещалась к штрафной, сине-красное нападение откатывалось назад, помогать. Судья назначал свободный. Вратарь выбивал. В ином сочетании цветов картинка повторялась у противоположных ворот.

Система называлась «дубльве»: наши футболисты наступали медленно, пасуя поперек поля, спотыкаясь на неточностях. Возвращались к центру и начинали опять. Проходы девятки Мелентьева (я следил в бинокль) случались чаще. Но турки не давали ему простора.

— Опекают, — сказал отец.

Дяде Пеке все же удавалось играть: четырежды мяч уходил на угол. И один раз все уже думали — «…гол!», когда их вратарь взял крученый низовой.

Гости оказались сильнее и агрессивнее, — каждый в отдельности, — это было заметно даже мне. И я понять не мог, почему наши зажали их и атакуют непрерывно. В воздухе разлилось напряжение, какое бывает перед голом.

— Нельзя им дать прочухаться, а то они покажут нам, — бормотал отец.

Я не видел повода для беспокойства. Трибуны ровно гудели: требовали мяча. Гол собирался, как грозовой разряд.

Но пошел дождь.

Развернулись зонты, заблестели плащи. Люди укрывались газетами. Несколько минут, мы не следили за игрой, прятались от дождя. Папины друзья натягивали клеенку, прятали меня. И никто не заметил, как упал девятый номер — дядя Пека Мелентьев.

Футболисты скользили, падали. Трудно стало различать номера. И сначала никто не обратил внимания. А я испугался, еще не понимая, почему. Игра продолжалась.

Он лежал неподвижно на мокрой траве. Сквозь мутную пелену дождя я увидал: он пошевелился, попробовал подняться и не смог. Наверное, он застонал или выругался, потому что пробегавшие игроки оглянулись. Судья остановил игру. На гаревой дорожке показались санитары в белых халатах. Я видел, как дядю Пеку положили на носилки и бережно понесли.