Мост через Лету - [137]

— Который час?

— Поздно уже.

— Я не предупредила дома.

— Оставайся, — попросил он из полусна, пробормотал невнятно, и она разобрала:

— …все равно теперь. Лешаков успокоился, стих.

Неподвижно лежала женщина, еще горячая, измученная, перепуганная и забытая. Ночь отняла у нее глупого Лешакова. Некого было пожалеть. А испуг прогнал сон.

Вероника затаилась. Сон не шел в голову. Что же будет, пыталась представить она. Решимость инженера ощущалась чужой и враждебной. Гибельное влияние шло от него. Окончательная его неподвластность превращала Лешакова в чужого и угрожающего. Отталкивала. Этот враждебный Лешаков грозил равновесию ее жизни. Обещал уклад обрушить. Что же будет? И за квартиру они не расплатились, а муж, как пить дать, с работы вылетит: знакомство с подрывным элементом. Что будет с ней, когда прояснятся подробности? Ведь откроется все, непременно выльется наружу. Завтра… Вот почему: все равно. Уже все равно. Остановить инженера было ей не по силам. Он не псих. Он хуже, поняла Вероника.

Время уходило.

Что же я тут лежу? — вдруг спросила она себя и ужаснулась.

Вера встала. Она вылила остатки крепкой заварки в чашку. Закурила. Зябко съежилась от сырости у открытой форточки. Лешаков дышал тихо, глубоко и спокойно, как мальчик. Ему не было дела до ее терзаний, тревог, планов, предчувствий и подступавших угрызений совести.

До стоянки такси было далеко. Раскачиваемые ветром, редкие фонари освещали путь. Звонко стуча каблуками, не опасаясь ночной встречи, Вероника смело бежала к «Астории» глухими переулками. Не думала ни о чем, кроме главной опасности. И никого не боялась. В ней готовилось, зрело решение. В тот момент бояться следовало ее.

* * *

Во сне Лешаков продолжал рассуждать. Почему-то он думал о Пьере Безухове. Вспомнил: в эпилоге Наташа называет пустяками и глупостями размышления Пьера и дурацкими тайные общества, в великую важность которых он твердо верил. Вспомнил, что в Москве Пьер собирался убить Зверя. Он, Лешаков, убивать не замышлял. Он совершит скромный поступок.

Лешаков успокоился. Больше не думал. Стало на сердце легко. Скоро он согрелся и задремал во сне.

Ему снилось, будто он уснул и видит сон, а во сне он не Лешаков, а юная девушка. Как в кино: стоит на балконе в тонкой рубашке. Холодно. Сырой клочковатый туман между деревьями парка. А над парком, в безоблачном небе, звезды. Звездное небо. Небо шевелилось, и звезды образовали тропинку. Они тянулись наискосок к горизонту. Это путь. «Посмотри, — сказал Лешаков голосом шестнадцатилетней девушки, — это и есть…» Но забыл, как называется путь. Не мог вспомнить. Было холодно на балконе. Откуда-то дуло под рубашку…

Лешаков открыл глаза и понял: одеяло откинуто, из форточки дует в голые ноги. Он один. Веры не было. Зажег лампу. Одежда ее не висела на стуле. Вера ушла. На столе белела записка: «Позвони из автомата». Лешаков прочитал, повернул выключатель и уснул крепко, без снов.

17

На рассвете успокоился ветер, стих. Пролился дождь. Низкое осеннее солнце взошло над городом, заблестело в пронзительно синих разрывах тяжелых, быстро летящих облаков, — лиловые края угрожающе темнели. Лучи играли золотом на шпилях и куполах, запутались в белых колоннадах дворцов, отразились в чистых стеклах, промытых ночным дождем, холодным осенним сиянием ослепили инженера: с нервной, нелепой в понедельник бодростью он бежал тротуаром вдоль облупленных фасадов, мрачных подворотен, запертых парадных по гулкой утренней улице. День начинался красиво — необыкновенный день Лешакова, седьмое сентября.

Проснулся он сам, без будильника. Как от толчка. Открыл глаза ровно в семь. Без почесываний и потягиваний в постели резво вскочил на ноги и, протирая глаза, выглянул во двор, узнать, какая погода.

Мыслей не было. Голова отдохнула и работала неторопливо. Первые заботы: кухня, туалет, душ, чашка чая. Затем он прибрал вчерашнюю посуду со стола, сложил и спрятал в диванный ящик постель. Проверил ракеты в чемодане, пощелкал кнопками и рычажком, оживил стрелку амперметра, выключил, опустил крышку и запер. Он оставил чемодан на столе посреди комнаты, чтобы вечером ни минуты не медлить, а только забежать в квартиру, взять.

Белье, рубашка — Лешаков надел чистое, по чувству. Костюм был не новый уже, но нарядный, воскресного вида. За ночь отвиселся, и складка на брюках удовлетворяла инженера. Галстук повязывать не стал, а воротник рубашки расстегнул. Начинался день его свободы.

Посторонний глаз ничего нового, примечательного, ничего значимого, может быть, и не обнаружил бы: собирается на службу инженер после отпуска, давно не был на работе, даже радуется. Но Лешаков метко подмечал одно за другим незначительные пока знамения. А когда вышел на улицу, застегивая плащ, задрал голову и огляделся, особенно красивая погода, необычная, пронзительная ясность воздуха вдохновили его, закрепили веру в необыкновенность дня.

Чистенький, свежий, гладко выбритый, хорошо проветренный инженер за три минуты до начала появился в отделе. Повесил плащ на гвоздик, через комнаты пробежал в угол, к рабочему столу, появлением своим привлекая улыбки, откликаясь на приветствия. Не оборачиваясь, он привычно остановился у стола и тут спиной, затылком — так угадывают пристальный взгляд — ощутил, что вокруг происходит нечто непонятное, неясное, но имеющее к нему, к инженеру Лешакову, непосредственное отношение: ничего не случается, но происходит выходящее из ряда вон, особенное — его ждали.