Мост через Лету - [115]

Инженер шагнул, настроенный гуманно, подняв книгу над головой. И мгновенно получил в ухо. От оплеухи зазвенело в голове, и он увидел сцену как бы со стороны: ночная площадь, ссорящаяся толпа на стоянке возле машины с распахнутыми дверцами, освещенной изнутри, пьяные злые лица перед ним, и он сам, размахивает массивной Библией, кричит, втолковывает, но они его не слушают, они уже что-то делают с ним. Но как же так? Почему? Они его бьют.

В следующий момент толстую книгу вырвали из рук изумленного инженера. Он отведал тяжелый удар по голове. Потом другой. Еще один острый удар — сильная боль, как горячий свет. И упал на дорогу.

Его убивали Библией. Два раза огрели плашмя, что было мочи. А потом — ребром. Инженер лежал, ткнувшись в поребрик окровавленной головой.

— Убили-и-и… Человека уби-и-ли…

Пересиливая тошноту и боль в затылке, Лешаков приподнял голову, чтобы посмотреть, кого убили, но ничего интересного не увидел.

— Убийцы! — прозвенел в ночи одинокий женский голос. — Убили мужика… Что он вам сделал!

Близко завыли моторы. Захлопали дверцы машин. Болью отзываясь, прозвучали шаги на асфальте. К нему бежали.

11

Необычайная тишина была причиной пробуждения инженера. Запрокинув голову на подушки в иссиня-белых крахмальных наволочках, Лешаков лежал счастливо и покойно, пока не догадался, что напряженно вслушивается в светлое молчание.

Тишина пугала.

Стук дождевых капель сквозь дремоту ответил его ожиданию. Лешаков опять провалился. Но дождевое облако над домом сдвинулось, переплыло бульвар, приоткрылся уголок голубого неба, и стрела солнечного света коснулась лица. Немой сон медленно выпустил его. И мир вдруг ожил, окрасился узнаваемыми звуками. За окном звенел июнь. Издали, с площади перед мостом, доносилось дребезжание трамваев. Оглушительно пели птицы. Лешаков улыбнулся облегченно, открыл глаза, освободился из плена подушек и сел, спустив ноги на пол.

Наполненная светом комната покачнулась. Резкими пальцами инженер вцепился в простыни. Смутно мелькнуло воспоминание о событиях ночи. Но реальное тесно сплеталось с видениями сна. И он не знал, что правда.

Тупая боль в затылке была очевидна. Лешаков потрогал забинтованную голову. Он осторожно привстал, раскрыл окно шире и, пошатываясь, вернулся в постель.

Он болел.

Дождь перестал. Редкие капли стучали в проржавленную жесть карниза. Комната наполнялась сырой свежестью. Инженер зябко поеживался под простыней. Похмелье досаждало. Оно расстраивало абсолютный покой, раздергивало оглушенность, в которую инженер погрузился, как в ванну.

Сухая горечь во рту мучила больше, чем боль. Он протянул руку и со стула, предусмотрительно придвинутого к дивану, взял чашку с холодным, но крепким чаем. Чашка плясала в пальцах, бурые пятна проступили на пододеяльнике. Чай оказался сладкий. Лешаков недовольно отвалился, собираясь опять пронырнуть под реальность, но заметил красные буквы «анальгин» на пакетике, что лежал возле блюдца, и записку, аккуратный листок:

«Пьяница, дурачок! Ни о чем не беспокойся. Врач будет. На работу позвоним. Зайду вечером. Ника».

Письмо он пихнул под подушку и устало устроил голову, чтобы не давил узелок повязки, наложенной неумело. Он хотел спать, но не смог заснуть по-настоящему. Дремал с открытыми глазами.

Солнце скрылось. Небо за окном подернулось светло-серой дымкой, тяжело набухло, потемнело. Капли по карнизу застучали отчетливее. Стук отдавался болью в разбитой голове. Так же, но острее отдавался в напряженной тишине стук шагов на асфальте, когда к нему бежали. Он припомнил добрые руки, много рук, запах духов и тонкий платок в крови. Последовательность Лешаков восстановить был не в силах. Путался порядок событий. Сюжет обрывался… Он сидел на тротуаре напротив «Астории», твердил, что дом рядом, он и сам дойдет, не надо провожать, не стоит беспокоиться. Ему было неловко, честное слово. Уговоры стали вдруг нестерпимы, он поднялся с панели, встал и направился почему-то через дорогу к гостинице, шмыгал ногами по мокрому асфальту. Рядом гудела поливочная машина. Он оглянулся. Темный ряд деревьев накренился, вверх полетели огни отеля. За спиной коротко взвизгнули колеса.

— В шоке он, оставьте, — объяснял Фомин лейтенанту милиции, предъявлял документы. — Не извольте беспокоиться, мы позаботимся. Все будет в ажуре.

— Я дойду… — твердил инженер. — Тут недалеко. Посижу чуть и…

Лешакова не слушали, заталкивали в «москвич». Муж Вероники заботливо подложил пиджак под разбитую голову.

— Осторожно, — сказала она, — не испачкайте обивку. Сколько раз собиралась на сидения чехлы сшить.

— Откуда ты знаешь, где он живет? — поинтересовался внимательный муж.

— Господи, мы же одноклассники, — вздохнула Вероника. — Поезжай скорее.

Что происходило дома, кто перевязывал, где добыли бинты, как оказался в постели, Лешаков толком не помнил. Чувствовал, Вероника рядом, и оставался спокоен и тих, доверчивый Лешаков.

Куда делись друзья-выпивохи, он не представлял. Должно быть, смылись от греха подальше. Лешаков помнил лишь, как актер порывался прорваться на клумбу, где в цветах покоилась Библия. Его не пускали. Номенклатурный работник отговаривал: