Мост через Лету - [112]

— А потом, — спросил Лешаков, — что потом?

— А потом на бюро горкома.

— А дальше?

— Дальше яйца не пускают… Сегодня бюро, сейчас происходит. А я вот он, здесь.

— Как же это ты? — охнул по-бабьи актер. — Что-о будет!

— Ничего не будет. Ни-че-го. Время промелькнет, и ни меня с вами не будет, ни горкома. Все прахом пойдет и порастет травой, и забудется, и не станет ни памяти, ни слова.

Номенклатурный работник разлил коньяк в стопки и по-домашнему поставил порожнюю бутылку под стол. Он высказался и, казалось, успокоился. От слов его исходила сладкая сила.

— И я не верю, — встрял актер напористо и, как это часто случалось с ним, ни к селу ни к городу. — Не верю, что умру. То есть знаю. Но все равно, не верится.

— Ты, дружок, с нами заодно, — улыбнулся Фомин. — Так-то вот, встретятся трое за бутылкой, и… Нам, русским, знакомо не токмо рабство, но и братство.

— А ты не смейся, — серьезно отреагировал Лешаков.

— Смеяться не возбраняется.

— Это опаснее, чем кричать, — мудро возразил Валечка.

— Так и бояться опасно. Себе во вред, — ухмыльнулся номенклатурный работник.

— Отбоялись, — сказал инженер.

— А я на свой счет не уверен, — признался Валя.

— Нельзя за себя поручиться, — глубокомысленно обобщил номенклатурный работник. — Я не верю, что не боюсь. Вот не боюсь, а все равно не верю. Как вспомню японских Лениных косоглазых на плакатах или суданских с вывернутыми губами — хуже ночного кошмара. До чего изолгался человек, богов на свой лад подгоняет, чтобы походили на него. Не он на них, а они на него.

Лешаков оживился:

— За такое открытие тебя в бане шайками забросают. Грешок за homo sapiens испокон водился.

Библию вот возьми, я помню, бабка мне когда-то вслух читала, — и он раскрыл на первой странице «Первую книгу Моисееву», благо источник был под рукой. — Сказано: «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его». А кто Библию, книгу кто сотворил?.. Люди. Сочинили люди и записали люди. Очень уж хотелось быть по образу и подобию. До того хотелось, что человек внешность свою Творцу приписал. Претензия сатанинская, адская. Гордыня… А потом еще и сказано было, что книга от Бога. Человеком сказано, но получилось, будто он тут вроде и ни при чем. Чуете изначальную подлость?

— Ну, ты хватил! — засомневался даже марксист.

— От Него, от Него Библия, — слабо запротестовал Валентин и начал подозрительно бледнеть.

— Ты что, жрец искусства, ополоумел, — озлобился Лешаков. — Господа до уровня графомана низводите, оста лось в союз принять, в творческий.

— Не кощунствуй, — выдохнул Валя.

— Он сам по бумаге рукой водил?.. Человек писал.

— Писал человек, — согласился актер, — да по наущению. Все от Бога есть.

— Тогда и это от Бога, — развеселился номенклатурный работник, нагнулся над портфелем, забытым под соседним столом, вытащил и вывалил перед Валентином толстый том «Капитала».

— Говори, от Бога?

— Все от Него, — испуганно, но упрямо твердил актер. — Сначала было слово.

— И телефонная книга?

— И…

— И программа партии?

— Да!

— Неужто твой Генеральный секретарь там наверху сам книжки сочиняет, или на небе приличного референта не нашлось, а?

— Не кощунствуй!..

Актер содрогнулся. Но Лешаков пристально наблюдал за товарищем. У него имелся печальный опыт. В критический момент он ловко подскочил и салфеткой закрыл ему рот, приподнял и поволок из зала.

— Договорились! — рассердился номенклатурный работник. — Демократы растатуевы, — закричал он. — Пасти рвут друг другу и салфеткой затыкают. Да вы… Вы просто…

Валечке было плохо, и он не соображал, что кричали. А Лешаков не оправдывался; он не вслушивался, тащил приятеля к туалету, закупорив его плотно салфеткой, обнимая так крепко, что актер начал задыхаться и во спасение передвигал ноги. Но когда они, казалось, достигли цели, словно бы из стены перед ними возник знакомый и уже забытый метрдотель. Он заслонил собой дверь.

— Не сюда, — зашипел он, отталкивая Лешакова. — А еще поляки!.. На палубу его, пусть в реку освобождается.

— Поздно, — сказал Лешаков. — Не дойти ему, захлебнется.

— Дойдет как миленький, — хмыкнул лакей и заломил Валечке руку за спиной так, что жертва застонала и побледнела больше.

— Пропусти, — сказал Лешаков, теряя самообладание.

— Через мой труп, — метрдотель заломил вялую руку сильнее.

Валечка заметался в объятиях друга и тисках погубителя.

— Пусти, — закричал инженер, взбешенный наглостью холуя. — А ну, пусти, — и повернул голову актера лицом к противнику.

— Ах вы, трам-та-ра-рам, — начал метрдотель грязное слово, — обманули меня, а теперь права качаете, трам… — но не договорил.

Лешаков отнял от Валечкиного рта салфетку. И густая струя недопереваренного ужина отшвырнула подлого человека.

— А-а-яй-яй! — завизжал метрдотель, утираясь. Лешаков пнул его ногой осторожно, чтобы не замарать ботинок, и, заткнув амбразуру, озираясь, потащил актера к трапу. На крик шефа из зала спешили официанты. Надо было отходить.

К счастью, в дверях получилась свалка. А когда нападавшие прорвались, отступавший Лешаков посредством Валечки опять обдал их струей желудочного сока с доминантой мадеры. Отбив атаку, он продвинулся к выходу еще на несколько шагов.