Мост через бухту Золотой Рог - [96]

Керим сказал мне:

— Пора начать собирать буржуазную культуру читать новые книги и слушать новую музыку.

Мы сидели за одним и тем же столом, смотрели на одни и те же лепестки жасмина, которые слетали с одного и того же дерева, вот только язык, на котором он теперь говорил, стал другим.

Он сказал:

— Прекрати разговаривать лозунгами. Сними свою военную куртку. Оденься как нормальная женщина.

Я больше не хотела спать с Керимом. Многие сидят еще в тюрьме, думала я, а я разгуливаю на свободе. Когда моих родителей несколько дней не было дома, я продала всю их мебель. Когда моя мать увидела пустую квартиру, я сказала:

— Это была мелкобуржуазная квартира.

— Я плачу, потому что знаю, потом ты будешь жалеть о том, что сделала, — сказала она. — Я тоже стала левой, я читала Достоевского, Айтматова, Толстого читала. Чем тебе помешали ковры и кресла? Ведь нужно же на чем-то сидеть.

Отец сказал:

— Дочь моя, тебе пора обратиться к психиатру.

От аллергии у меня обсыпало все губы, и кожа сходила с них как с апельсина. Я не могла разговаривать, от каждого слова губам моим было больно. Отец кормил меня с ложки супом и приговаривал:

— Это за Маркса. Это за Че Гевару. Это за Энгельса.

Я смеялась, и от этого губам становилось больно.

Ночью я услышала по радио, что убит глава чилийского государства, социалист Альенде.

Отец сказал:

— Не плачь, дочь моя. Давай я поплачу за нас двоих.

Потом на выборах одержал победу социал-демократ Эджевит и религиозная партия, трое генералов-путчистов боролись теперь друг с другом за место президента республики.

Новое правительство объявило всеобщую амнистию. В Стамбуле вдруг появилось множество мужчин с обритыми головами. У некоторых не было рук. Снова открылись университеты. Однажды я стояла одна на остановке, рядом была полицейская машина. Я спросила у полицейского, какой автобус идет в центр. Он сказал:

— Шестьдесят восьмой.

А когда автобус подошел, он закричал:

— Подними руки! Руки вверх!

Я тотчас же подняла руки вверх, чтобы он в меня не стрелял, потом оказалось, что он просто хотел сказать, чтобы я помахала водителю, иначе он не остановится.

Чуть позже социал-демократ Эджевит вынужден был уйти из правительства, и не успели еще волосы вырасти на обритых головах левых, как в городе снова стали стрелять по ночам. «Серые волки» входили с автоматами в автобусы, они ловили левых по домам и общежитиям, а потом убивали их на кладбищах. Они приходили в кафе, где собирались левые, и убивали их. Дома я перестала сидеть спиной к двери, потому что они стреляли через двери. Когда мне попадались на улице беременные женщины, я думала: наверное, их детям в животе теперь тоже страшно. Когда я ехала в машине, то на поворотах на меня нападал такой страх, что я хватала водителя за руки. Когда я делала чай, на меня нападал страх. Когда я видела таракана, я думала, что за ночь он может вырасти до невероятных размеров. Однажды я пришла домой и увидела, как в подвал забежала крыса. Там хранились в больших мешках мои книги. Я спустилась в подвал, деревянные стены прохудились, и сквозь щели туда залетали голуби, которые загадили все мешки с книгами. Из-за сырости мешки совершенно разъехались и были все в дырках, из дырок выглядывали корешки книг, книги все были мокрые и загаженные. У Маркса не было одного глаза. Я достала Бертольта Брехта, сборник стихов, полистала его.

Gott sei Dank geht alles schnell voruber,

Auch die Liebe und der Kummer sogar.

Wo sind die Tranen von gestern abend?

Wo ist der Schnee vom vergangenen Jahr?[63]

Я тихонько пропела эту песню в ночи по-немецки, а потом, уже лежа в постели, решила, что поеду в Берлин и буду работать там в театре. Сердце мое громко стучало.

Последнюю ночь, которую я провела дома, я проплакала. Моя мать услышала, что я плачу, пришла ко мне со своей постелью, легла рядом со мной и сказала в темноте:

— Беги и живи своей жизнью. Иди. Лети.

На следующий день я собрала чемодан и пошла на вокзал. Какой-то бедняк стоял перед вокзалом и показывал солдатам и проституткам, собравшимся перед вокзалом, бутылку, в которой лежала маленькая жалкая змея. Бедняк сказал:

— Как змея курит?

Он открыл бутылку, затянулся сигаретой, выдохнул дым в бутылку и снова закрыл ее. Несчастная змея лежала вся в дыму.

— Вот так курит змея.

В нескольких метрах от него какой-то человек развел костер, в который он все время подбрасывал газеты. На одной из страниц я успела прочесть: «Уотергейтский скандал. Никсон предстал перед американским судом» — через секунду текст оказался в огне. У этого человека был с собой петух. Он спросил людей, собравшихся вокруг него:

— Как танцует петух? — после чего поставил петуха прямо на горящие газеты, петух задирал по очереди лапы, надеясь так спастись от огня. — Вот так танцует петух, — сказал хозяин петуха.

Продавец баранок смотрел на это представление, потягивая длинную сигарету. Пошел дождь. Газетный костер потух, поезд дал призывный гудок, и я села в поезд, направляющийся в Берлин. Из окна я видела мост через бухту Золотой Рог. Рабочие разбирали его на части, потому что здесь хотели построить новый мост. Они колотили по мосту молотками, и этот стук разносился эхом. Поезд на Берлин тронулся, из окна мне все еще был виден мост через бухту Золотой Рог. Несколько кораблей тянули за собой фрагменты моста, и чайки летели за ними, они летели и кричали, и поезд кричал, долго-долго, проезжая мимо стамбульских домов. Напротив меня сидел молодой человек моего возраста. Он раскрыл «Дясумхуриет», и я прочитала: «Умер Франко». Это было 21 ноября 1975 года. Молодой человек, читавший газету, спросил меня: