Мост через бухту Золотой Рог - [47]
— Убери руку, не то все решат, что мы лесбиянки.
А прежде, в Стамбуле, я запросто ходила с другими женщинами под руку, ни у кого и мысли не возникало о лесбиянстве. Там и мужчины под ручку прогуливались.
Немецкими студентами верховодил Дучке, вскоре и у турецких студентов появился свой вожак. Однажды турецкие студенты в кафе «Штайнплац» сказали мне, что сегодня состоится собрание турецкого студенческого союза, приезжает новый человек из Турции, он коммунист. После работы я пошла в студенческое объединение, но сперва там состоялся конкурс красоты с участием нескольких турецких девушек. На победительницу вместо ленты через плечо водрузили, словно скатку на пехотинца, венок из цветов. Потом выступил человек, приехавший из Турции. Он сообщил нам, что его направила в Берлин Социалистическая рабочая партия Турции, поручив ему организовать из наших рядов Молодежное социалистическое объединение. Кто хочет вступить? В помещении объединения все окна были настежь, дивный летний вечер шелестел липами за окном, дыша теплом и липовым цветом. Одиннадцать человек подняли руки. Я смотрела на эти одиннадцать рук и на ветки липы в окне. Казалось, липа тоже вскинула руки. Тот, кто считал, сказал: «Ну, давайте хоть до дюжины дотянем». Слово «дюжина» напомнило мне о цветных карандашах на уроках рисования. В упаковке всегда было двенадцать цветных карандашей, отец, вручая мне очередную коробку, говорил: «Вот, доченька, твои карандаши, бери свою дюжину и рисуй в свое удовольствие». Мне очень нравилось, что карандашей именно двенадцать, и когда одного вдруг не хватало, у остальных одиннадцати был ужасно грустный вид. Передо мной тянула руку вверх худенькая, очень стройная девушка. Те одиннадцать, онсидая двенадцатого, всё тянули и тянули руки. Я увидела, что маленькая ладошка худенькой девушки передо мной слегка дрожит от напряжения. И подняла руку. Тот, кто считал, удовлетворенно молвил: «Ну вот, теперь порядок». Потом пришел фотограф и нас сфотографировал. На фотографии все мы смеемся. Вечером наша новоявленная дюжина отправилась в Восточный Берлин танцевать и праздновать основание нашего объединения. Однако в танцевальном кафе было полно народу, мы не смогли войти. Тогда мы вернулись в Западный Берлин, пошли в наш греческий кабачок и танцевали с греческими студентами сиртаки. У социалистического деятеля, засланного к нам из Стамбула, чтобы основать объединение, одна нога оказалась короче другой, и он заметно на нее припадал, этакий колченогий социалист.
С тех пор как я вернулась из Парижа, я все чаще подумывала о том, как бы мне все-таки отделаться от своего бриллианта. Я корила себя: «Ты же влюбилась в Париже в Хорди, какого черта ты не оставила свой бриллиант ему?» И вот, увидев как-то раз колченогого социалиста перед кафе «Штайнплац» — припадая на одну ногу, он переходил улицу, — я вдруг сказала себе: «Переспи с ним, он хромой, он социалист, он потом оставит тебя в покое, социалист как-никак, он не побоится, что ты захочешь его на себе женить. Обязательно надо провернуть это еще в Берлине, — думала я, — а то в Стамбуле у тебя ни за что духу не хватит». Колченогий зашел в кафе, подсел ко мне за столик, мы пили чай, и он между делом спросил у меня, кто мой отец по профессии. Мне стыдно было ему, калеке-социалисту, сказать, что отец у меня строительный предприниматель, то есть вроде как из капиталистов. Поэтому я сказала:
— Был учителем, а теперь пенсионер.
В тот вечер в кино шел фильм русского режиссера Эйзенштейна «Александр Невский». Социалист спросил меня:
— Я пойду, а вы?
Я сидела в кино и лихорадочно соображала, как бы мне поскорее, лучше всего этой же ночью, избавиться от своего бриллианта. Пленка была старая, несколько раз обрывалась, пока ее склеивали, в зале ненадолго зажигался свет. Да и звук был ужасный, все время с треском, но я все равно ничего толком не слышала, кроме одного-единственного предложения, снова и снова набатом гремевшего у меня в голове: «Если ты, шлюха поганая, сегодня же ночью не избавишься от своего бриллианта, считай, ты пропала, ты выйдешь замуж девственницей и, значит, продашь свою девственность будущему мужу». В мозгу у меня крутились бредовые планы, как бы этак сподвигнуть колченогого-социалиста сегодня же вечером избавить меня от моего бриллианта. Фильм кончился, зажегся свет, студенты медленно выходили из зала, на ходу закуривая сигареты. У дверей меня дожидался колченогий социалист, он спросил, можно ли пригласить меня на чашку чая. После чего мы с ним направились в другое кафе, «Кранцлер», там целыми днями сидели солидные пожилые немецкие тетеньки, жены, матери и вдовы, ничего похожего на политическую студенческую шантрапу. Мы сели, я посмотрела ему в глаза и подумала: «Бедняга, он даже не знает, какие у меня на него виды». На стене кафе висели большие часы, на которые я все время поглядывала, потому что боялась опоздать в метро, пропустить последний поезд. Но колченогий, даже не дожидаясь последнего поезда, вдруг сказал:
— У меня дома есть бутылочка настоящей турецкой ракэ, не хотите со мной ее распить?
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.