Мост. Боль. Дверь - [97]

Опять постучали в раму.

Петров подошел к окну.

— Александр Иванович, это я, Люба. Пустите переночевать.

Петров попытался было высадить раму. Люба в темноте засмеялась.

— Лучше откройте дверь. Я тихонько пройду босиком.

Петров открыл ей наружную дверь. На ночь ее запирали на задвижку. И чтобы войти во флигель, нужно было кого-нибудь будить.

— Откуда ты знаешь, что дверь запирается? — спросил он.

— Тс-с, — сказала Люба, крадясь по коридору на цыпочках. — Так везде же запирают на ночь.

В комнате Петров спросил:

— Где будешь спать?

— В кровати, — ответила Люба. — Больше ведь негде. Почему у вас нет дивана?

— А я где? — спросил Петров.

— И вы в кровати, — сказала Люба. — Только вы ко мне не приставайте.

— А ты ко мне.

— И я воздержусь.

Люба стащила платье, забралась в постель и вытянулась. Петров улегся на краешек к ней спиной. Она обняла его и положила на него ногу.

— Ты же обещала, — сказал Петров.

— Да ладно вам, — вздохнула Люба.

Петров принес завтрак в комнату. Позавтракали, и он пошел провожать Любу до трамвая. Проходя мимо железной узорчатой ограды, он услышал:

— Дедушка-разбойник! А дедушка-разбойник! — Детские голоса адресовались к нему — чутье подсказало. Но детей видно не было.

Петров подошел к ограде — Люба ждала в сторонке — и, посвистывая, спросил:

— В чем дело?

Из кустов высунулась тоненькая рука. Пальцы были крепко сжаты в кулак.

— Дедушка-разбойник, купи мороженое. — Кулак разжался. На грязной ладошке Петров увидел потный двугривенный.

— Спрячь сейчас же, не оскорбляй. Где мороженое?

— За углом, — сказали из куста. — Нас трое.

— Заметано.

— С кем вы там беседовали? — спросила Люба.

— С детьми, — сказал Петров. Он посадил ее на трамвай (Люба поехала в свое общежитие на проспект Шевченко), купил три стаканчика мороженого, пошел было, но вернулся и купил стаканчик себе.

Он стоял у решетчатой ограды, за которой, наверное, был детский сад, так он думал, и, посвистывая, лизал мороженое.

Из куста высунулись три руки. Петров вложил в них по стаканчику.

— После обеда придешь? — спросили из куста.

— Не смогу, — сказал он. — Иду на грабеж.

— Ой, — сказали в кустах.

Петров объяснил:

— Если разбойник — надо же.

— Надо, — согласились в кустах и тут же нерешительно посоветовали: — Можно побриться.

— Ни за что, — сказал Петров. — Скорее умру.

Он доехал до рынка. Купил у кавказца грушу, у одесской колхозницы соленый огурец. И съел их, откусывая то от груши, то от огурца. На рынке ему было весело: там можно было громко говорить и задираться с торговками. Потом он поехал к Женьке Плошкину.

Женьки дома не было, только Ольга, ее папаша и дочка Ленка. При папаше Ольга ходила в брюках.

— Борща? — спросила она.

А Ленка тут же наябедничала на какого-то Юрика, сказав, что он берет Мусю в рот.

— Мусю? — спросил Петров.

— Кошку, — равнодушно объяснила Ольга. Она была тощая, высокая, и имела сильную руку и сильный характер.

«И остальное все разовьется», — подумал Петров. И тут к нему пришла мысль, что жениться следует поздно и на совсем молодой, чтобы, когда у нее разовьется спина и командный голос, ты был уже стар и немощен:

«— Гвоздь вбей!

— А не могу — подагра…» — Петров ухмыльнулся и руки потер.

Ольгин папаша глядел на Петрова так, словно Петров выиграл в «Спортлото» или украл брошь в ювелирном магазине.

— С артисткой познакомился, — сказал он. — Сразу видно. Ну и как? Ничего хоть?

Ольга его пресекла — отправила гулять с Ленкой. Накормила Петрова борщом и каким-то роскошным красным перцем, сваренным в меду.

Петров рвался к морю. Доехал до набережной. Погулял, поглядел на пароходы. Какой-то из них привез в Одессу египетское пиво. Пиво сразу выпили. Оно было хорошим. В баре гостиницы «Красная» Петров выпил кофе.

Нет, ему не казалось, что он молодой и стройный. Но теперь он смотрел на молодых женщин не как папаша или, что еще хуже, школьный учитель, — он смотрел на них как равный.

Теперь бы он не краснел и не потел от суетливого рвения, шагая рядом с Зиной, и не казалось бы ему, что он несет из комиссионного позолоченный канделябр. Он бы даже позволил себе анекдот из английского юмора.

Петров был уверен, что Люба больше не придет. Наверное, и не нужно, чтобы она приходила, — будет неловко. Но настроение Петрова от этих мыслей не портилось. Он представил себе, как Люба выйдет в Одессе замуж за моряка. Воображаемый муж ее был складен, загорел и модно одет, но без лица. Петров принялся искать в толпе претендента на эту роль. И почти всех молодых парней браковал. Одни казались ему легкомысленными, другие непривлекательными внешне, третьи слишком привлекательными, четвертые были, по его мнению, предрасположены к питью горькой, пятые — к тунеядству. Но ведь ходил где-то в Одессе тот, «безупречный». Хотя, скорее всего, он тоже заливает за воротник.

Любина история была проста и вместе с тем неудобна Петрову для понимания. Люба уехала из Челябинска в Одессу учиться вовсе не потому, что ее влекло синее море или в Челябинске не было институтов, — отец и мать ее развелись.

Оба были бухгалтерами. Оба были главными бухгалтерами. И развелись. Поделили квартиру. А поскольку квартира была двухкомнатная, Любе места в ней не оставалось. У отца в комнате Люба жить не могла — он все время грозил привести в дом любовницу, иногда даже покупал цветы и бананы. Мать не оставалась в долгу. Она говорила, толкая на плите папину кастрюлю своей кастрюлей: