Мост. Боль. Дверь - [11]

Васька понял — говорить нужно. Говорить, говорить, чтобы, как ему это казалось, сохранить человеческое.

— Мы у моста стояли, — начал он иссушенным голосом. — Я уже говорил. Мы с одним другом в одном окопе вдвоем. Его Гогой звать. Умный… Я таких и не встречал раньше. Он говорит — мы атланты.

— Что? — спросила Зойка.

— Атланты мы. С Атлантиды. Остров такой был в древности. Затонул по неизвестной причине.

Зойкино лицо, глаза, губы стали внимательными, заинтересованными в знаниях и сведениях, но потеряла Зойка от этого неземное, всеобъемлющее, покойное. Как бы проснулась и отреклась вдруг от наваждения.

Улыбаясь и кивая, Зойка разобрала постель. Аккуратно сложила пикейное покрывало. Взбила подушки. А Васька все говорил, сопротивляясь Зойкиной деловитости, старался отдалить мгновение, которое надвигалось.

— Понимаешь, Атлантида, сама страна то есть, была не на острове, на берегу. На острове были храмы. Это был священный остров. Остров мертвых. Там хоронили. Посословно. Чем ближе к храмам кольцо, тем выше сословие. Забыл сказать: вокруг центра-горы земля шла кольцами — скорее всего были прокопаны кольцевые каналы. Все они соединялись с морем одним радиальным каналом. По нему можно было попасть к любому кольцу. Там на кольцах и рвах и сжигали их в единой для всего сословия кольцевой могиле. Так без конца, пока ров не заполнится до краев. Тогда рыли другой ров. Кругами… Кругами… Когда священный остров взорвался и ушел в пучину, атланты, естественно, восприняли это как волю богов — они снялись с места и пошли с Пиренеев на восток. Поняла, с Пиренеев мы? Так что заселение Европы славянами шло не с востока на запад, а с запада на восток. Новгородцы, например, хоронили своих мертвых в трех кольцевых рвах вокруг капища — сжигали. Собственно, так же…

Зойка вышла из комнаты и вернулась в коротком ситцевом халатике. Потом она снова ушла с полотенцем.

А он сидел, вцепившись пальцами в подоконник, от стыда красный, со сведенной шеей — нестерпимые картины подсовывала ему память. Кто ею распоряжается в такие минуты? Не сердце, конечно, и не разум.

Зойка вошла замерзшая. Села на краешек кровати. Поза у нее такая, что нужно ее за плечи обнять, поцеловать в висок и уйти. Не думал Васька, что воли на простое движение — встать и уйти — не хватит, закрыл глаза, закрыл.

— Вася, — окликнула его Зойка, и оттого, что позвала его по имени, Васька слез с подоконника, пошел на прямых ногах к двери, твердя про себя: «Война, сестричка моя, война…»

— Вася, — повторила Зойка.

Он повернулся и упал перед ней на колени. Зойка положила на его коротко стриженный бугроватый затылок теплые, мягкие руки, прижала его голову к своим коленям. Колени у Зойки нежные, страшно их поцарапать небритой щекой.

Из Васькиных глаз потекли слезы. Он не заплакал. Он никогда не плакал, но иногда выходил из кинотеатра — с кинокартины, к примеру, «Чапаев» — с белыми руслицами, промытыми по щекам.

Слезы, не замечаемые им, как дыхание, освобождали его от недоумений, от злости, от растерянности, от страха и странностей первых дней и недель войны.

Зойкины ласковые пальцы приподняли Васькину голову, окунулись в его глаза, коснулись его губ, снова сошлись на его стриженом темени и царапнули его…

Они стояли опять у окна.

Дымов на той стороне стало больше — город горел. Наталкиваясь на какой-то невидимый глазу предел, дымы ползли по горизонтальной черте, закручивались в спирали, и одна спираль, взбухая багровым цветом, поглощала другую. Сверх черты небо было янтарным, прозрачно и постепенно темнеющим.

Васька чувствовал в этом чистом небе какое-то настойчивое указание для самого себя, но разобраться никак не мог, в стриженой его голове ликовала любовь, губы перебирали прядки Зойкиных волос. И все же слышал Васька Егоров сквозь шум горящего дерева и падающего кровельного железа работу одинокого пулемета, слабый треск ружейной стрельбы, — то последние, со всех сторон зажатые солдаты-красноармейцы наводили свой мост в вечность.

Мост железнодорожный, разбомбленный, был за дымами не виден.

— Я оттуда, — сказала Зойка тихо. — Меня после курсов сюда направили для культуры торговли… Когда же они переправу начнут?

— Ночью не начнут. Нужны понтоны. Нужна подготовка. Разведка в любом случае обязательна. — Васька прижал Зойку. Поцеловал в маковку.

Свиньи по берегу пробежали. Черные на фоне заката, на фоне пожара. Похожие на бесхвостых собак.

Васька задышал какими-то хлебающими длинными вздохами.

— Что с тобой? — спросила Зойка.

Васька ей не ответил, только крепче прижал к себе.

Со всех сторон слышались визг, всхрюкиванья, всхлипы.

— Свиней бьют, — объяснила Зойка. — Бабы всю ночь спать не будут. Мужиков нету. Которые остались, негодные для мобилизации, на станцию поехали за тридцать верст, увезли маток — элиту.

Совсем близко, чуть ли не под окном, коротко вскрикнула свинья, потом завизжала, как с горки скатилась.

Васька взял Зойку на руки, отнес в постель и закрыл окно.

Он уснул сбитый с толку, сморенный, растревоженный и влюбленный.

Сон — явление прерывистое. В короткие паузы, или проруби, до него доносился визг и ощущение шагов в темноте. Но страха не было. Не было и тревоги, которая подбрасывает солдата при малейшем шорохе. Собственно, и солдата еще тоже не было. Был паренек с винтовкой и кое-каким средним образованием — лодырь, простодушный и милосердный, воспринимающий Родину до сегодняшних событий лишь как понятие грандиозное, литературное.