Москвины: «Лед для двоих» - [67]

В Германии я проводил по целому месяцу. Оплачивала мое пребывание и работу с фигуристами федерация. Это было еще до того, как выяснилось, что у Штойера во времена ГДР были связи со Штази, и федерация прекратила его поддерживать.

Инго — очень дисциплинированный человек. И работал всегда интересно. Много думал. У нас с ним было много приватных бесед, и я постоянно говорил: «Инго, ты ни в коем случае не должен ограничиваться тем, что делал сам. Нужно идти дальше. Делать что-то такое, чего от твоих спортсменов не ждут. Подкупать неожиданными конструкциями, перестроениями…»

— Получается, чувство патриотизма отсутствует у вас в принципе?

— Мой патриотизм заключается в том, чтобы делать свою работу на пользу тому делу, которым я занимаюсь всю жизнь. Я не говорю за всех, не произношу слов «советская школа — самая лучшая школа в мире». Говорю только за себя. Делать плохо другим, пусть даже они и соперники, я не могу. Потому что в моем представлении это — наносить вред фигурному катанию в целом. А я хочу, чтобы то, чему я успел научить, осталось в фигурном катании.

Я, например, счастлив, что Наташа Павлова, которую я считаю очень хорошим тренером, унаследовала от нашей совместной работы что-то такое, что, может быть, она пока сама не осознает. Мы много лет работали вместе. Я часто наблюдал за Наташей и думал: что бы я хотел подправить? По композиции, по музыке, по элементам. И приходил к тому, что не могу придраться ни к чему.

— В вашем понимании есть категория великих тренеров?

— Карло Фасси подготовил много олимпийских чемпионок, у Тамары на Играх побеждали четыре ее пары…

— А Татьяна Тарасова?

— Знаете, я отдаю отчет в том, что в фигурном катании, да и в спорте вообще, если ты берешь к себе уже хорошо наученного спортсмена, очень важно «не испортить» его, довести до самого верха. Но в моем понимании «научить» гораздо важнее и сложнее.

— Но вы согласны с тем, что выиграть Олимпийские игры — это совершенно особенное достижение?

— Когда ты уже вышел на этот уровень и способен бороться на равных — да. А когда люди только бегут вверх к своей первой вершине, то и чемпионат Европы и тем более чемпионат мира — это великая вещь. На каждом жизненном этапе есть свои совершенно определенные задачи. И если ты эти задачи выполняешь, то уже достоин уважения и восхищения.

Если бы мы, когда в 1955-м выехали на свой первый чемпионат Европы в Париж, стали бы чемпионами, это, уверяю вас, был бы великий шаг даже в масштабе мирового фигурного катания, а не только в масштабе страны. То же самое и сейчас. Вершины бывают разные. Даже у Эльбруса их две. И каждую нужно покорять.

В этом плане у каждого в жизни есть свои Олимпийские игры.

* * *

В Америке, когда Москвины перебрались туда уже на относительно постоянное место жительства, Игоря Борисовича сильнее всего напрягала непонятность быта. Бесконечные счета, кредиты, кредитные карточки… Английский язык, который тренер начал учить еще во времена кратковременных приездов на семинары в Колорадо-Спрингс, был весьма ограничен.

— Я ведь не учил его никогда, — вспоминал Москвин. — Приходилось учиться по ходу работы. Тамара писала мне на бумажке основные слова — вперед, назад, вправо, влево, какие-то технические термины, предлоги — и я учил их наизусть. Плюс — было какое-то общение.

Первое время после приезда в Нью-Джерси мы жили в семье у знакомых. Глава семьи был банкиром, по воскресеньям все семейство ходило в церковь, сами работали в саду.

Тамара много ездила по турнирам с Бережной и Сихарулидзе и так получилось, что в своей мансарде я чаще оставался один. С хозяйским котом — рыжим, противным, с зелеными глазами. Звали его Сникерс. До нашего приезда мансарда была в его распоряжении и, естественно, он всячески пытался мне показать, кто там хозяин. Демонстративно презирал, прыгал, царапался.

У нас когда-то очень давно тоже был кот. Весил килограмм 15 и ел только вымя. Это было выгодно — вымя было совсем дешевым и продавалось в магазине на углу от дома, где мы жили с мамой и бабушкой. Потом на даче мы как-то подобрали собачку. Ее звали Дружок и она знала правила уличного движения. Я убедился в этом случайно: пошел как-то в баню, и Дружок увязался за мной. Вот я и обратил внимание на то, что собака даже не пытается перейти через улицу, пока горит красный свет. А стоит светофору переключиться на зеленый, сразу срывается с места и бежит впереди меня.

В бане я тогда попросил у банщика разрешения оставить собаку в помещении, пока сам буду мыться. Он разрешил. Но потом пришел его сменщик и Дружка выгнал.

Я обошел тогда все улицы вокруг бани, все дворы, пришел домой расстроенный, а Дружок лежит в прихожей на коврике, как ни в чем не бывало.

А потом мы с Тамарой должны были куда-то уезжать, и Дружок пропал. Как моя мама потом рассказала, встал со своей подстилки и ушел, едва за нами дверь закрылась. И больше не возвращался.

Со Сникерсом мы потом все-таки подружились. Но это отсутствие привычного комфорта и постоянное напряжение совершенно неожиданно обернулись большой проблемой со зрением. В один из дней я отправился на тренировку и вдруг заметил, что машины ведут себя как-то странно: одна едет мне навстречу, другая — под углом к ней. Я закрыл один глаз рукой — вроде все нормально. Убираю руку — опять свистопляска какая-то. Потом все нормализовалось, но от вождения автомобиля пришлось отказаться навсегда: я перестал чувствовать машину.