Москва в жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова - [42]

2 сентября 1832 года Лермонтов писал: «Знаете ли, милый друг, как я стану писать к вам? Исподволь. Иной раз письмо продлится несколько дней: придет ли мне в голову какая мысль, я внесу ее в письмо; если что примечательное займет мой ум, тотчас поделюсь с вами. Довольны ли вы этим?» – спрашивает он, конечно, не Марию Александровну, а ее младшую сестру, от которой он так ревниво оберегал свой внутренний мир, не желая делиться с ней ни своими страданиями, ни надеждами, ни мечтами. Теперь он обещает посылать ей письма-дневники, хочет, чтобы она знала каждую промелькнувшую в его сознании мысль, обещает засыпать ее письмами и стихами.

Всякая связь с Москвой, всякая встреча с приехавшими из Москвы приводят его в восторг: «…Москва моя родина, – пишет он, – и такою будет для меня всегда: там я родился, там много страдал, и там же был слишком счастлив!». «Родился, „страдал“ и „слишком счастлив“ – подчеркнуто, все это имеет скрытый смысл, хорошо понятный Марии Александровне. Письмо, полное внутреннего трепета, Лермонтов заканчивает просьбой: „Р. S. Мне бы очень хотелось сделать вам небольшой вопрос, но не решаюсь написать. Коли догадаетесь, хорошо, я буду доволен; а нет – значит, если бы я и написал, вы не сумели бы на него ответить. Это такого рода вопрос, какой, быть может, вам и в голову не приходит“»[264].

Мария Александровна удовлетворила просьбу Лермонтова, повидимому, не сразу и, получив от него упрек в недостатке понимания, пишет ему 3 октября: «Поверьте, я не утратила способности вас понимать, но что же вам сказать? Она хорошо себя чувствует, выглядит довольно веселой, вообще же, ее жизнь так однообразна, что многого о ней не скажешь: сегодня, как вчера. Я полагаю, что вы не огорчитесь, узнав, что она ведет такой образ жизни – ведь это охраняет ее от всякого искушения; что же касается меня, я пожелала бы ей немного рассеяться; как это можно, чтобы молодая особа слонялась из комнаты в комнату, к чему приведет такая жизнь? Только к тому, чтоб стать ничтожным созданием. Ну что? Разгадала ли я вас, этого ли удовольствия вы от меня ждали?»[265]

Письмо Лермонтова к Лопухиной, написанное после того, как он поступил в школу прапорщиков, полно волнения и тревоги.

Поступление в военную школу на два года отрывало его от Москвы и от Вареньки. Он умоляет Марию Александровну писать ему. Теперь это не простая любезность, а «благодеяние» и «подвиг человеколюбия»: «…между мною и милою Москвой, – пишет Лермонтов, – стоят непреодолимые преграды, и, кажется, судьба с каждым днем увеличивает их. …Теперь я более, чем когда-либо, буду нуждаться в ваших письмах; они доставят величайшее наслаждение в моем будущем заключении и послужат единственною связью между тем, что было, и тем, что будет; мое прошлое и будущее и теперь уже идут в разные стороны, и между ними барьер из двух печальных, тяжелых лет… Возьмите на себя этот скучный подвиг человеколюбия – И вы спасете мне жизнь»[266].

Из последующих писем ясно, что переписка шла очень оживленно в течение первого года. Но уже на второй год письма с обеих сторон становятся реже, хотя и не теряют прежней искренности и тепла. Так, летом 1833 года Лермонтов не писал два месяца, пока был в лагере, а перед тем долго не получал писем от Марии Александровны, и она на него за что-то сердилась. Во всяком случае прежние письма-дневники прекратились.

Лермонтов чувствует себя изменившимся и не знает, что будет с ним еще через год. «Узнаете ли вы меня, и захотите ли узнать? А я какую роль буду играть? Приятно ли будет это свидание для вас, или оно смутит нас обоих?»[267] – спрашивает он Марию Александровну в письме от 4 августа 1833 года, и не столько ее, сколько Вареньку.

Тон писем становится более нервным. Московские друзья Лермонтова чем-то недовольны им. Он то упрекает их в молчании и молит написать, в чем-то раскаивается, старается заслужить прощение, то сам подолгу не пишет.

Юноша Лермонтов рос и менялся в новых условиях. Эту перемену замечали в кем окружающие, и каждый объяснял по-своему. Шан-Гирей говорит, что за годы пребывания в школе прапорщиков в Лермонтове исчезли следы домашнего воспитания и постоянного пребывания в женском обществе.

Лермонтов становился другим, и это отдаляло его от Вареньки. Долгая разлука делала соединявшую их нить все тоньше и тоньше. Нужна была новая встреча, чтобы дать новую пищу чувству. Переписка, да к тому же односторонняя, не могла заменить живого общения. Писал только Лермонтов, через третье лицо, и ничего в ответ не получал от Вареньки.

Ксгда в начале 1834 года Шан-Гирей привез ему поклон от нее, Лермонтов был огорчен и разочарован.

Прощаясь с Шан-Гиреем, ехавшим в Петербург, Варенька с влажными глазами, но с улыбкой сказала: «Поклонись ему от меня; скажи, что я покойна, довольна, даже счастлива».

Лермонтов выслушал это, как показалось Шан-Гирею, хладнокровно и не стал расспрашивать. Шан-Гирей обиделся на Лермонтова за это кажущееся безразличие к Вареньке. На его упрек Лермонтов отвечал: «Ты еще ребенок, ничего не понимаешь!» Шан-Гирею было в это время только 16 лет[268]