Москва в жизни и творчестве М. Ю. Лермонтова - [19]

Письма Булгакова дают представление о той страшной силе, которую имела клевета в фамусовской Москве, где самые невероятные слухи распространялись с молниеносной быстротой. В письмах так и слышится жужжанье сплетен: «здесь слухи носятся», «мне сказывали», «здесь слышно», «много болтают», «один теперь разговор» – вот обычные выражения Булгакова.

Фамусовское «В Москве прибавят вечно втрое» звучит у Булгакова еще сильнее: «вздор не новое для Москвы, добрая старушка, но часто врет», или «Москва вечно будет Москвою, т. е. болтушкою».

Любой пущенный по городу слух обрастал домыслами праздных людей. Он разносился по улицам, увеличиваясь, как снежный ком, обрастая все новыми нелепостями. Точно колобок из русской сказки, он катился все дальше и дальше и его уже нельзя было остановить.

Нам кажется невероятной быстрота, с которой распространяется на балу пущенная Софьей сплетня о сумасшествии Чацкого. Мы готовы видеть в этом эпизоде чисто театральную условность. Письма Булгакова убеждают в том, что в комедии Грибоедова нет преувеличения. Становится понятным, почему сюжеты обеих юношеских автобиографических драм Лермонтова: «Menschen und Leidenschaften» и «Странный человек», написанных в атмосфере фамусовской Москвы, построены на клевете. На клевете строится и сюжет «Маскарада», неразрывно связанного единой творческой линией с юношескими драмами.

Московские маскарады

Маскарады – одна из любимых тем Булгакова. Его описание «маскерадов» в зимние сезоны конца 20-х – начала 30-х годов служит бытовым фоном для появления Лермонтова на новогоднем балу в «Благородном собрании» (ныне Дом союзов). «Много было смеху и фарсов» на «маскераде» у Зинаиды Александровны Волконской зимой 1827 года[119]. Все были в масках, даже старухи. Булгаков – в костюме капуцина, сама хозяйка – в костюме Жанны д’Арк. В полночь в зал второго этажа въехали Дон-Кихот и Санчо-Панчо верхом на живых лошадях.

В эту веселую летопись, помимо воли Булгакова, врывается диссонансом трагическое веяние эпохи. Булгаков сообщает о своем визите к Чернышевым. Семью сильно задел разгром декабристов. Сын-декабрист в ссылке, одна из дочерей, жена Никиты Муравьева, собирается к мужу. С ней Пушкин отправил свое послание «В Сибирь». «Был и у графини Чернышовой, – пишет Булгаков сразу после описания маскарада. – Она разрыдалась, увидя меня. Жаль несчастную эту мать! Муравьева страшна, точно тень. Вчера должна была уехать в ссылку произвольную»[120].

Особенно бурно развлекалась Москва после холеры 1830 года. Не успела кончиться эпидемия, как началось такое безудержное веселье, как после московского пожара 1812 года. «Мы теперь с ужина Обрезкова; уж ели, пили, сидели, что мочи нет», – пишет Булгаков 5 января, а на следующий день он – на вечере у Дмитриевой. «Не поверишь, как всем дико казалось такое собрание многолюдное и блестящее после холерной этой пустоты»[121].

Эпиграммы и мадригалы написаны Лермонтовым для новогоднего маскарада следующего бального сезона. Маскарад происходил в «Благородном собрании».

До переделки здания главный фасад его был обращен на Дмитровку. По обоим углам – прекрасные ротонды, украшенные колоннами. «Дом сей не так высок, но огромен, – читаем в современном путеводителе, – оный принадлежал прежде генерал-аншефу князю Василию Михайловичу Долгорукову; ныне внутри великолепно убран; зала оного помещает в себе до 3 000 посетителей»[122].

В течение всего бального сезона, с октября по апрель, давались балы, которые великим постом прекращались и заменялись концертами лучших артистических сил. Днем собрания был вторник.

Боковой фасад «Благородного собрания» выходил в Охотный ряд. Соседство типичное для Москвы того времени. Прямо напротив тянулись лавки съестных припасов. Тут было все, что могло удовлетворить требовательных гастрономов фамусовской Москвы: свежие огурцы зимой и «разные фрукты, гораздо прежде должного времени произращенные». Здесь же продавали живых гусей, уток, каплунов, поросят, телят. По воскресеньям привозили еще и продукты из деревни, а перед самыми лавками происходили петушиные бои.

По другую сторону улицы, до Тверской, шел Птичий ряд. Здесь продавали певчих птиц, голубей, породистых собак и все принадлежности для охоты. Сновала пестрая толпа, стоял невероятный шум, гам.

Чтобы еще ярче почувствовать это характерное для старой Москвы соседство контрастов, вспомним, что Охотный ряд выходил на Театральную площадь[123], где красовался Большой театр, высилось величественное и огромное по тому времени здание сенатской типографии. По другую сторону Охотного ряда в 1831 году была открыта библиотека-читальня. Там можно было получить любую книгу, только что вышедший журнал или газету.

Маскарад, на котором был Лермонтов, описан Шаликовым в «Дамском журнале». Петр Иванович Шаликов – писатель, издатель «Дамского журнала». Он подражал Карамзину и, не имея его таланта, довел чувствительность до слащавой приторности. В подражание «Письмам русского путешественника» он описал два свои путешествия в Малороссию.

Вигель рисует в своих записках сцену, которую он наблюдал в детстве, гуляя по Тверскому бульвару. Толпа издали следует за человеком небольшого роста, который то идет быстро, почти бежит, то вдруг остановится, вынет бумагу и начнет что-то писать. «Вот Шаликов, – говорили в толпе, – вот минуты его вдохновения».