Москва в огне. Повесть о былом - [61]

— Нет, оратор, ты скажи: как оно при социализме получится? Понятно, я и сам знаю, а все ж таки интересно послушать…

Признаться, как будет выглядеть социалистическое общество в действительности, я представлял себе весьма смутно. Капитализм и частная собственность на землю, на средства и орудия производства, конечно, будут уничтожены, исчезнет страшный бич рабочего класса — безработица, исчезнут нищета и голод, эксплуатация человека человеком, темнота и невежество, власть перейдет в руки самого народа, и «кто был ничем, тот станет всем» — вот, пожалуй, все, что я мог сказать о социализме. Но, вероятно, именно потому, что социализм представлялся мне не очень ясно, в розовой дымке, я нарисовал перед дружинниками такую чудесную картину будущего, что все стало похоже на сказку, на лучезарную жар-птицу, на мечту…

— Да-а-а, все это хорошо, — почему-то вздохнув, сказал пекарь, — неизвестно только, когда оно будет…

— Когда нас не будет, — в том же тоне поддержал и кузнец.

— А ну-к что ж? — весело возразил Сережка, вскакивая на ноги. — Не мы, так паши дети доживут до социализма, а не дети, так внуки.

В устах безусого Сережки слова о детях и внуках прозвучали так забавно, что все невольно рассмеялись.

— А что оно такое «слобода», дяденьки? — неожиданно раздался голос Мишки за моей спиной.

Дядя Максим сердито оборвал его, стукнув прикладом о землю:

— Пошел вон, сорванец! Я ж тебе запретил сюда бегать! Убить могут!

Мишка резонно возразил:

— Вас-то не убили, ну и меня не убьют. Чай, я не маленький — за печкой сидеть. Я тоже воевать могу.

Мы рассмеялись, а Мишка обиделся:

— Что вы смеетесь, дяденьки? А кто все фонари здесь побил? Кто городовика отволтузил? Я и моя дружина!

— Видите, какой атаман Стенька Разин! — не без гордости отозвался отец.

— Оставьте его, дядя Максим, пусть смотрит, как революцию делают, — вступился за мальчика пекарь. — Казаки сюда и носу не сунут ночью.

Отец сдался:

— Да ладно уж, чего там, пришел — так оставайся на часок, померзни с нами.

Мишка обрадовался и немедленно засыпал нас вопросами:

— Вы говорите «слобода», а как это будет?

— Известно, как, — объяснил Сережка, — долой царя — и кончено.

— А потом что?

— Потом свободная республика будет, наша, значит, власть.

— А дальше? — не отставал Мишка.

— Что дальше?

— Я говорю: что дальше пойдет, за республикой?

— Ну, за республикой социализм сделаем, братство и равенство, — ухмыляясь, отозвался пекарь.

— А еще дальше?

— А еще дальше — отстань! — отмахнулся Сережка, не зная, как ответить въедливому мальчишке.

— При социализме хорошо будет, — мечтательно заговорил опять пекарь. — Всем буржуям дадим но шеям, помещикам по шеям, купцам тоже в загривок, одни пролетарии всех стран останутся, и всего будет вволю.

— Ух ты! — захлебнулся от удивления Мишка. — И настоящие коньки можно будет купить по дешевке?

— Ну и глупыш! При социализме, браток, никаких лавок не будет, крышка!

Мишка поражен:

— Но, но, заливай, дядя! Как это — без лавок?

— А оченно даже просто, — продолжал фантазировать пекарь. — Приходишь, значит, на главный склад разных товаров и бери что хочешь. «Здравствуйте, дядя заведующий, как поживаете? А ну-ка, дайте мне коньки серебряные или, к примеру, книжку про Илью Муромца, да с картинками, пожалуйста». А он тебе скажет, заведующий-то главным складом: «Пожалуйста, Миша, бери что нужно, только учись хорошенько, потому — при социализме дуракам не место».

Мишка поверил от всего сердца.

— Учиться — это я могу. Вот только пальтишко бы мне на вате да валенки по ногам. А то вишь какие — утонуть можно.

В отцовских валенках коротенький Мишка и в самом деле походил на кота в сапогах.

— Хватит болтать, парень, — оборвал беседу дядя Максим, — поди вон провода прикрути к колышкам! Видишь, зря торчат.

— Сей минутой! — охотно отозвался Мишка, направляясь в поход за баррикаду. — Я, дяденьки, все могу. Вы не глядите, что я такой вроде как маленький, в отца пошел: вишь, какой он коротыга…

— Я тебе дам «коротыга»! — пригрозил отец. — Иди живей!

— Бегу!

Мальчуган скрылся за баррикадой.

— Смышленый мальчишка растет, — похвалился отец. — Если наша возьмет, беспременно большим человеком будет. Голова!

Минутку все помолчали, глядя в огонь, который весело пожирал дрова.

Мороз, кажется, начал спадать. Но все так же торжественно сияло небо, так же было тихо. Лишь далеко, за Москвой-рекой, багрово полыхало пожарище.

— Должно быть, все еще сытинская горит, — заметил кузнец, показывая в сторону Замоскворечья. — Небо-то какое красное!

Сережка сердито накинулся на кузнеца:

— Что ты каркаешь, ворона? Кто тебе сказал, что это сытинская горит?

Дядя Максим подтвердил:

— Пропала твоя типография, сынок. Сначала, говорят, пушками громили, потом подожгли бумагу, и пошло…

Сережка растерялся, его мечта тотчас после свержения самодержавия поступить «в самую лучшую типографию» вмиг рассеялась. Он смотрел на зловещий кусок неба с таким горестным видом, словно там горело все его богатство и он остался нищим.

Глядя в ту же сторону, дядя Максим глухо произнес:

— Где-то теперь наш Петруха… жив ли?

Сережка в тревоге повернулся к отцу:

— Обязательно жив! Он же орел! Гужоновцы — такие ребята, в огонь и в воду пойдут за Петькой!