Москва. Близко к сердцу (Страницы героической защиты города-героя 1941—1942) - [36]

Было бы несправедливо причислять к трусам и паникерам всех, кто боялся попасть под власть фашистов, но был полон решимости в меру своих возможностей, состояния своего здоровья и своего умения посильно помогать в борьбе с врагом.

От однозначной, а потому несправедливой оценки поведения всех жителей города в те критические дни остерегал после войны Константин Симонов, в романе "Живые и мертвые". "Конечно, не только перед Москвой, где в этот день дрались и умирали войска, но и в самой Москве было достаточно людей, делавших все, что было в их силах, чтобы не сдать ее. Именно поэтому она и не была сдана. Но положение на фронте под Москвой и впрямь, казалось, складывалось самым роковым образом за всю войну, и многие в Москве, в этот день были в отчаянии готовы поверить, что завтра в нее войдут немцы.

Как всегда в такие трагические минуты, твердая вера и незаметная работа первых еще не была для всех очевидна, еще только обещала принести свои плоды, а растерянность, и горе, и ужас, и отчаяние били в глаза. Десятки и сотни тысяч людей, спасаясь от немцев, поднялись и бросились в этот день вон из Москвы, залили ее улицы и площади сплошным потоком, несшимся к вокзалам и уходившим на восток шоссе; хотя, по справедливости, не так уж многих из этих десятков тысяч людей была вправе потом осудить за их бегство история".

О том дне объективно рассказал Пронин: "Приступив к массовой эвакуации, Московский городской комитет партии и Московский Совет недостаточно разъяснили ее необходимость населению.

Патриотические настроения рабочих и уверенность в разгроме врага под Москвой были настолько сильны, что на некоторых предприятиях часть рабочих противилась выезду на восток. Партийным и советским работникам приходилось не раз выступать на фабриках и заводах, разъяснять рабочим, почему нужна эвакуация.

16 октября в Моссовет позвонили из Ленинградского исполкома и сообщили, что рабочие 2-го часового завода не выпускают со двора нагруженные оборудованием и материалами автомашины… Приехал на завод. Двор заполнен возбужденными рабочими. Выяснилось, они не знали о том, что эвакуация производится по решению правительства. Рабочие предполагали, что руководители завода самовольно вывозят оборудование. Объяснили товарищам необходимость эвакуации и решили на оставшемся оборудовании организовать производство боеприпасов для фронта. На следующий день поступило сообщение, что толпа жителей не пропускает на шоссе Энтузиастов идущий из города на восток транспорт. Решили побывать на месте. Чтобы не заподозрили, что мы хотим выехать из города, поехали на шоссе через улицу Бакунина и Измайловский парк. Подъезжаем. Недалеко от заставы Ильича толпа не пропускает несколько грузовых и легковых машин, требуя их возврата на заводы. Разъяснили причины эвакуации, рассказали, что руководители остаются на месте, что на подступах к столице строятся укрепления и никто сдавать Москву не собирается.

Для того чтобы рассеять тревожные слухи, руководители Московского комитета партии и Московского Совета вечером того же дня выступили по радио".

А назавтра Москва слушала у репродукторов и радиоприемников Л. С. Щербакова. Он откровенно, правдиво сказал о сложности обстановки, объяснил, чем вызвана эвакуация. Многие москвичи при виде грузовиков, выезжающих из заводских ворот со станками и оборудованием, при виде повозок с беженцами оказались во власти самой острой тревоги. Необходимо было опровергнуть слухи о том, что — Москва будет сдана противнику, слухи эти распространяли и вражеские агенты, и перепуганные обыватели.

— За Москву будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови, — решительно заявил вожак московских большевиков. — Планы гитлеровцев мы должны сорвать во что бы то ни стало… Каждый из нас, на каком бы посту он ни стоял, какую бы работу ни выполнял, пусть будет бойцом армии, отстаивающей Москву от фашистских захватчиков…

Говорил оратор спокойным голосом, желая тем самым внушить слушателям уверенность, стремясь преодолеть естественную в тех условиях тревогу и даже панику.

И, может быть, самое красноречивое подтверждение этих слов — все станции метро были открыты и беспрепятственно принимали москвичей, ищущих ночного пристанища. Днем 16 октября на некоторых станциях (в частности, на "Динамо") успели демонтировать эскалаторы, но в 23.00 демонтаж прекратили, а на следующий день, 17 октября, и на этом радиусе восстановили нормальное движение.

В те тревожные дни последовало еще одно ошибочное распоряжение, но его исправить уже нельзя было. Поступил приказ: обрушить мачту радиостанции имени Коминтерна, хотя реально ей ничто не угрожало. Радиомачта высилась в Ногинске, в пятидесяти километрах восточнее Москвы. Туда направили монтажников-верхолазов, в их числе Прохора Игнатьевича Тарунтаева. Он выполнял приказ недоумевая, скрепя сердце:

— Вместо нас надо было послать двух дежурных саперов. В последней крайности подорвали бы мачту…

Город-арсенал

Крупные заводы Москвы значились на штурманских картах налетчиков, как важные цели.

На московский автозавод 23 июля сбросили 567 зажигательных бомб, 7 августа — 435.