Московское время - [3]

— Не догонят, — усмехается человек, которого держит на прицеле высокий, артистичного вида Юра.

Однако через минуту из-за угла дома двое выволакивают молодого парня, заломив ему руки за спину. На голове у парня копна непокорных волос, из-за которой, возможно, он и получил свое прозвище «Веник». Левый конвоир на ходу свободной рукой стирает с лица кровь, тотчас же проступающую снова. Судя по всему, Веник пытался оказать сопротивление.

— Царапина, Иван Григорьич, — говорит пострадавший прежде, чем ему задают вопрос.

— Все целы? — отрывисто спрашивает «пьяница», оглядываясь.

— Наши — да. — Юра передергивает широкими плечами. — Из этих трое наповал, один ранен…

И в самом деле, возле серой стены лежат два тела, третье — на дорожке, а раненый сидит, прислонившись спиной к дереву, и стонет. И хотя он вроде бы уже не представляет опасности, рядом стоит рыжий, угрожающе направив дуло револьвера на задержанного. Нина чувствует, как ее начинает бить крупная дрожь.

— А Елагин где? — с тревогой спрашивает Иван Григорьевич. — Елагин!

— Здеся я, — отзывается человек, показавшийся из булочной. Это приземистый крепыш флегматичного вида, и Нина вспоминает, что тоже видела его раньше, он помогал рыжему управиться с вывеской. Елагин бросает равнодушный взгляд на убитых и отворачивается, словно не он только что стрелял в них и убил как минимум одного.

Из большого дома стремительным шагом выходит уже знакомая Нине молодая женщина с шалью на плечах, а за женщиной следует совершенно седой, очень спокойный старик.

— Терентий Иванович, — обращается к нему Иван Григорьевич, убирая оружие. — Вызовите карету «Скорой помощи»… И машину для перевозки…

— Они уже едут.

— Лиза, вы в порядке?

Женщина поводит плечами, обхватывает себя руками.

— Когда началась стрельба, я испугалась… И когда брат выскочил через стекло… — Она кивает на высокого Юру, который смущенно улыбается.

— Юра, ну ты артист… — говорит кто-то с восхищением.

— Что за баба? — спрашивает другой голос, и Нина не сразу понимает, что речь идет о ней.

Приблизившись, Иван Григорьевич протягивает руку и рывком поднимает девушку на ноги. Ощущение у Нины такое, словно она превратилась в мозаику и вот-вот рассыплется на тысячу кусочков.

— Московский уголовный розыск, старший оперуполномоченный Опалин, — представляется Иван Григорьевич, скользя внимательным взглядом по ее лицу. — Кто вы и как вас зовут?

— Я… я… я студентка, — сбивчиво начинает говорить Нина. Она хочет объяснить, что живет тут неподалеку, что была в Большом — слушала «Сусанина», и всего лишь возвращалась привычной дорогой домой, но тут оперуполномоченный Опалин отмочил фокус: отклеил бороду, снял парик, и перед Ниной оказался молодой брюнет приятной наружности, которую портил только один дефект. Раньше, когда космы закрывали его лоб, не было видно довольно широкого шрама, наискось идущего через правую бровь и к тому же плохо зарубцевавшегося. Увидев этот шрам, тот, кого называли Храповицким и по-прежнему держали на прицеле, хрипло засмеялся.

— Скорохват, чтоб мне сдохнуть, — объявил он. — Ну и маскарад вы тут устроили, гражданин начальник!

И витиевато и грязно выругался.

— Маскарад не маскарад, однако ж тебя взяли, — спокойно ответил Опалин. — Зря ты в Москву подался. Мысль, конечно, неплохая была — после южных подвигов отсидеться в столице. Ну, вот и отсидишься теперь, как положено.

И тут Нина вспомнила. Банда Храповицкого орудовала на юге, а последним их делом было ограбление банка в Ростове, тогда во время налета убили посетителя и кассиршу. «Значит, они перебрались в Москву… — лихорадочно размышляла Нина. — И я чуть ли не каждый день ходила мимо дома, в котором они жили…»

Девушку вдруг остро поразила мысль, что зло, о котором даже не думаешь, может оказаться близко, так близко, и жизнь твоя повисает на тончайшем волоске. Ведь буквально только что, ни о чем не подозревая, она оказалась на линии огня, и если бы не Опалин…

Нина подняла глаза и встретила его сосредоточенный взгляд.

— Где именно вы учитесь? — спросил он.

— В институте имени Луначарского… Театральном. — Привычное сокращение ГИТИС от волнения выскочило у нее из головы.

— Актрисой, значит, будете?

— Нет. — Нина покраснела. — Я на театроведческом факультете…

— Зовут вас как?

— Нина. Нина Морозова.

— Документы предъявите, пожалуйста.

— У меня только комсомольский билет… — начала Нина, залезая в сумочку. И неожиданно поняла, что, готовя обновку к первому выходу, переложила в нее из старой сумочки кошелек, ключи, зеркальце, помаду… А билет, лежавший в особом кармашке прежней сумки, забыла.

За-бы-ла.

— Понимаете, товарищ, — залепетала Нина, покрываясь пятнами, — у меня новая сумка… и я… Я дома оставила документы! Честное слово… Я в Большом была… на «Сусанине»…

— И как вам, понравилось? — поинтересовался собеседник таким тоном, что нельзя было понять, издевается он, искренне любопытствует или просто спрашивает, как ему полагается по профессии.

— Очень! — искренне ответила Нина.

…Конечно, ей не повезло побывать на спектакле несколько лет назад, когда оперу Глинки, переделанную под требования новой эпохи, приехало смотреть правительство во главе с товарищем Сталиным которому публика устроила грандиозную овацию. Но Нина была счастлива и тем, что увидела «Сусанина» сегодня, в более спокойной обстановке. Размах постановки, костюмы, декорации — все пленяло, пробуждало мечту, уносило в какие-то другие миры. (А по молодости она больше всего ценила именно то, что заставляло мечтать…)