Московский Ришелье. Федор Никитич - [189]

Как ни тревожили Филарета польские заботы, а всё ж дела свои, внутренние, были у него, что называется, и на уме и под рукой. Похоронив Марфу, он с новой энергией принялся за строительство заводов. Хотя вначале ему пришлось победить в себе некоторые сомнения: не навредить бы державе. И всё-таки никуда не уйти от мысли, что придётся поступиться национальными интересами. В казне не хватало денег даже на войну с поляками, и Филарет думал, что если иностранцы возьмут на себя денежные хлопоты да завезут своё оборудование, то даже при стеснённых для москвитян условиях в царскую казну потекут деньги. Он спешил, ибо опасался собственной неуверенности, что не успеет вовремя сделать задуманное.

Размах у него, однако, был широким. На Руси давно было поставлено «самопальное дело» — выделка тульского оружия. Тульские кузнецы славились своим мастерством, были свои ствольники, замочники, мастера по обработке неблагородных металлов. В Московском государстве появились свои первые рудознатцы.

Но этого было уже недостаточно. Ещё в 1629 году в страну выписывали прутовое железо, а голландский купец Виниус с купцом Вилкенсоном подал и царю Михаилу челобитную, чтобы им было позволено в окрестностях Тулы поставить завод для отливки чугунных вещей и выделки железа по иностранному способу. А1632 году Виниус получил государеву грамоту для литья пушек, ядер и котлов. Установлены были дешёвые цены для приобретения литейных изделий, что сулило прибыль государственной казне.

У Филарета были планы по обработке драгоценных металлов и камней. И в иноземных странах и на Руси на эти изделия был большой спрос, что обещало новое обогащение казне. Поэтому англичанину Гловеру дали субсидию на устройство фабрики бриллиантов и золотых вещей. К сожалению, там господствовали иноземные интересы, работали исключительно иностранцы, и только один русский, Мартынов, попал туда, очевидно, случайно.

Филарет, видимо, понимал, какой ущерб причинялся Московскому государству от вторжения иноземцев, но допускал такое. В этом убеждает и контракт с Гольштинской компанией, который отдавал страну на эксплуатацию иностранцам. Выгоды были сомнительными, а ущерб — очевидным. В Москве основывались многочисленные иностранные колонии, ставились немецкие дворы и протестантские церкви.

Но это было лишь начало. После смерти Филарета нашествие чужеземцев приобрело почти неуправляемый характер. Михаил начал окружать себя врачами, алхимиками, фабрикантами из многих стран. Одному только голландскому мастеру он заплатил 2675 рублей за музыкальный инструмент, «заставляющий петь птиц». Делались попытки строить каменный мост через Москву-реку, были основаны стеклянный завод и дубильня шкур, но всё это тоже было отдано на откуп иноземцам.

Филарет уже не принимал участия в этих процессах. Он соборовался до срока, ибо опасался умереть внезапно. И хотя смерть щадила Филарета, но внезапная болезнь надолго уложила его в постель. В тот день он лежал без сознания, и врачи после говорили, что он выжил просто чудом. Но если бы Филарет сам сказал, отчего случилось это «чудо», многие бы подумали, что он по причине старости начал «мешаться в мыслях своих».

Однако, напротив, ум его продолжал упорно работать. Он отправил в Польшу послов, чтобы они получили согласие польского короля отправить на родину останки царя Василия Шуйского и его братьев. Филарет считал это делом большой государственной важности. Царь Василий крепил державу, а бояре-изменники свели его с трона и силой вывезли в Польшу. Они же и оклеветали Василия, объявив, что он-де царь незаконный, ибо «своим хотеньем вскочил на царство».

К этому времени Филарет закончил свои «Записки», где доказал законность царя Василия, ибо он был избран советом всей Земли. Не вина, а беда его, что бояре-изменники поддержали самозванцев. И хотя Григорий Отрепьев освободил Филарета из ссылки и дал ему сан митрополита, Филарет назвал его в «Записках» «овчеобразным волком».

Филарет, может быть, первый из русских правителей и государей понял значение исторической памяти для образования русских людей, для державного крепления в самом государстве. Чувство гражданской справедливости, нравственная чистота позволили Филарету выдвигать людей, служивших отечеству, и накладывать опалу на изменников. К сожалению, после его смерти бояре-изменники все повернули по-своему. Они возвратили из ссылки не только братьев Салтыковых, но и прямых предателей, таких как дьяк Грамотин. А мужественного воеводу Шеина из окружения Филарета казнили, его ближника князя Бориса Репнина отправили в негласную ссылку в Астрахань.

Недаром на душе Филарета камнем лежал вопрос: «Что будет, когда меня не станет?» Он пытался осторожно поговорить об этом с сыном-царём, зная, как тот обидчив. В невестке же патриарх угадывал скрытого недруга.

И по-прежнему тревожили дела польские. Филарет не понимал, почему Пожарский и Черкасский стоят в Можайске в бездействии. Он написал царский наказ, чтобы воеводам идти под Смоленск, но всё это переиначили. Вместо царского наказа отправили в Можайск князя Григория Волконского посоветоваться с боярами: можно ли им идти к Вязьме и Дорогобужу? Терялось драгоценное время. Ясно, что кто-то решал эти дела за спиной у царя. Очевидно, видя бессилие больного Филарета, бесчестные люди спешили отомстить ему за то, что некогда он в чём-то притеснял их. Честь родины и русского войска стала разменной монетой в мести мелких людишек.