Московский Ришелье. Федор Никитич - [18]

Но Фёдор как бы не слышал этих возражений:

   — Благолепен царевич, яко и самому царю быти.

   — До времени лучше о том помолчать, отроче...

   — А как хорош на нём кафтан!

   — Кафтан на нём добр, из персидского бархата сшит.

   — Батюшка, закажи купцам заморским кусок такого же бархата!

   — Или мы с матушкой жалеем на тебя денег? Дай только срок, когда в возраст да разум войдёшь!

   — И так же золотом и дорогими каменьями будет шит мой кафтан?

   — Чисто дите ты малое у меня.

Но в душе Никита Романович одобрял честолюбивые устремления сына. Он гордился его поступком, когда тот не убоялся отвести медведя от поверженного наземь опричника, коего ожидала неминуемая гибель. Зато и царь к ним теперь добрее стал.

В одном ошибался Никита Романович: его Фёдор не был «дитём», он серьёзно обдумывал своё новое положение при царском дворе, свои отношения с приближёнными царя. Его уже не задевало, как прежде, то, что во дворце жили худородные Годуновы — Бориска и сестра его Ирина. Он чувствовал, что его, как и отца, не любит Малюта Скуратов, но тот и царевича не любит. А с той поры, как Фёдор стал бывать во дворце, он заметил особую приязнь Малюты к Бориске и, случалось, замечал их недобрую приглядку к царевичу и самому себе. Но Малюта откровенно выражал свои чувства, а Бориска затаился, как зверёк, и лишь случайные всполохи в его глазах выдавали его настроение.

   — За что ты так не люб Малюте? — спросил Фёдор как-то у царевича.

Царевич презрительно усмехнулся, словно не находя нужным говорить о злобном палаче, но всё же ответил:

   — Невелика честь угодить Малюте. Не ведаю, как призвал его к себе мой державный родитель. А силу Малюта взял при дворе — оттого, что сумел вывести измену, унять крамольных бояр. А зол он потому, что влиянием на государя не хочет делиться ни с кем.

   — Говорят, Малюту гложет чёрная зависть на бояр, ибо сам он вышел из простонародья. А скажи, царевич, как думаешь, за что Бориска так люб Малюте?

   — Думает породниться с ним, выдать за него старшую дочь Марью.

Помолчав, царевич продолжал:

   — Великие выгоды чает при дворе Бориска, и Малюта это знает, оттого и согласился сосватать за него свою дочь.

Как же любил Фёдор царевича за эту его откровенность с ним.

   — А ты, отроче, пуще всего опасайся не Малюты, а Бориски, — продолжал царевич. — Этот татарин хоть и молод, а дай ему волю — любому горло перережет. Посули только ему награду.

Позже не раз вспомнит Фёдор эти слова царевича Ивана и убедится в их правоте. Он поймёт, что больше всего надо опасаться не явного врага, а тайного. А пока в жизни он видел другое: злобные дела вершили люди, которым была дана власть на это.

ГЛАВА 7 МУЖЕСТВО СВЯТИТЕЛЯ

В миру митрополит Филипп назывался Фёдором и происходил из древнего и богатого рода бояр Колычевых. Казалось, судьба готовила ему славу мирскую. Его любил малолетний великий князь Иоанн. После венчания на царство он взял Фёдора Колычева ко двору. Всё обещало ему земное величие, ибо он был любим царём, получил глубокое образование и отличался твёрдым характером. Но не по дружбе приблизил к себе царь Фёдора Колычева, а по тщеславию и любви к людям мягким и смиренно мудрым, благочестивым.

Но именно в смиренномудрии и благочестии Колычева был источник их дальнейшего расхождения. В душе Фёдора зрело стремление посвятить себя Богу. Однажды в церкви во время богослужения он услышал слова Евангелия: «Никто не может служить двум господам, ибо или одного, или другого будет ненавидеть, а другого любить, или одному усердствовать, а о другом не радеть станет». Эти слова запали в душу Фёдора Колычева, потому что он не хотел служить миру и богатству. Интересы духовной жизни он ставил выше мирских интересов. Это было время, когда монастыри были средоточием учёности и опорой духовного совершенствования человека. Удивительно ли, что Колычев решил поступить в Соловецкий монастырь, который своей отдалённостью от мира и строгостью правил отвечал лучшим движениям его души.

Игумен монастыря Алексий принял его благосклонно. Однако новый послушник попал в обстановку суровую и безжалостную. Он безропотно носил воду, колол дрова, работал на огороде и на мельнице. Ему приходилось сносить оскорбления и побои, что было тяжело человеку, жившему до этого в почёте и роскоши. Только через четыре года он был пострижен и получил новое имя — Филипп.

Став иноком, Филипп ещё усерднее исполнял свои обязанности, памятуя совет Екклесиаста: «Всё, что может рука твоя делать, по силам делай, потому что в могиле, куда ты пойдёшь, нет ни работы, ни занятий, ни мудрости».

Добродетели, терпение и мудрость инока Филиппа покорили игумена Алексия, и, уходя на покой, он велел монахам избрать настоятелем Филиппа. Избрание было единодушным.

Началась новая страница в судьбе будущего московского митрополита. Он подавал братии пример трудолюбия, послушания и благочестия. Бедная обитель при нём процветала. Он привёл в порядок её многообразное хозяйство, улучшил земледелие, завёл новые промыслы, выстроил мельницы, выкопал пруд. Им было изобретено несколько орудий для облегчения тяжёлого труда иноков.