Московский Джокер - [34]

Китайскому философу Чжуан-Цзы приснилось, что он бабочка и летает по летнему лугу среди цветов. Проснувшись, Чжуан-Цзы уже не мог решить, кто же он такой. То ли он философ Чжу-ан-Цзы, которому приснилось, что он бабочка, то ли бабочка, которой снится, что она Чжуан-Цзы.

Так и Рашпиль не мог решить, не зарезал ли его Старшой, быстро и безболезненно, еще до того, как он полез в вагон? И, стало быть, не находится ли он уже в раю или по крайней мере в его предбаннике?

В реальности ничего подобного, конечно, произойти не могло, но фоновый гадский звучок доказывал, что все в этом гадском вагоне включено и все схвачено. Что весь он, от запломбированных стальных стенок снаружи до зеленой, райской долины внутри, – весь на учете у адских сил. Весь целиком на мониторинге, весь до последней молекулы просвечивается, прослушивается, записывается и передается хрен знает куда.

Пломбированный вагон однажды уже кто-то пригонял. Рашпиль где-то читал об этом. Но, кажется, не сюда, а в Питер.

Он понимал одно: если его еще не сделали и он еще не в загробном мире, то, что бы он теперь уже ни делал и как бы себя ни вел, теперь все едино – то есть его заделают в самое ближайшее время.

Конечно, он обречен, потому что попал на Марс. А на Марсе без скафандра не живут. Разве что прихватить один такой кейсик?

Если бы он был один, такой кейсик, то прихватить его было бы не менее опасно, чем посадить за пазуху гремучую змею. В обычном мире такой чемоданчик искали бы на суше и на море, с помощью батискафов и аэростатов, по его следу шли бы джульбарсы, паханы и шестерки. Но здесь, в этом зеленом Эдеме, таких сказочных чемоданчиков было аж целых десять тысяч. И не то что исчезновение одного пройдет незамеченным, нет, конечно. Просто Санек как-то ощутил, что если его убьют, а это, в общем-то представлялось неизбежным, то не за один чемоданчик, а за все. И не за то, что увел, а за то, что увидел. То, чего простые смертные да не узрят.

В мозгу Саньки затрепетала мыслишка, что когда денег столько, то дело уже не в них.

«Эх, Мурка, Маруся Климова, прости люби-ма-ва», – замурлыкал Саня про себя, чтобы хоть частично затормозить поехавшую крышу.

Он выключил фонарик и положил его в рюкзачок с остальным инструментарием. В одной руке держа кейс, а в другой рюкзачок, ориентируясь на чуть белеющий прямоугольник проема, подошел к выходу.

Что там снаружи?

В случае чего понадобятся голова-руки-ноги. Все вместе и по отдельности. А вот рюкзачок уже не понадобится. Конец пришел Сане-взломщику, Сане Рашпилю и даже Александру Миронову. Всем этим людским профессиям и обликам не ходить уже больше среди людей и не светиться. Ни здесь, ни под небом чужим.

Перед тем как бросить рюкзачок в проход между стеллажами, Рашпиль еще подумал: «Хороший инструмент. Легко бы загнал». Но тут же вспомнил про содержимое кейса, который был у него в правой руке, и грязно выругался. По отношению к самому себе. Все, Саня, все. Тебе никогда и ничего не придется загонять. Толкать. Впаривать. Только бы спланировать из стратосферы в океан. Только бы перелететь через взрывное мгновение и шлепнуться где-нибудь в тине, в паутине, которую никто уже не будет просвечивать назойливыми прожекторами.

Рашпиль, прижимаясь к открытой в его сторону двери и стараясь не высовываться, цепко обшарил ночной пейзаж перед вагоном. Ничего и никого. Не стал ни прыгать, ни выползать задом, а перевесился всем боком и свалился вниз бесшумным пыльным мешком.

При встрече с землей кейсом чуть не вывернуло кисть руки. Но Рашпиль не издал ни единого звука. Наоборот, уткнувшись носом в пыль и жесткую траву, он прислушался к ночному звуковому фону вокруг себя и постарался профильтровать его. Но чужеродных, то есть искусственного происхождения, сигналов не обнаруживалось. Не слышно было даже ровного, гадского жужжания – того фона, что облучал или просто окружал его в вагоне.

Он полежал еще пару минут. Да был ли он там, внутри? А может, выпрямиться во весь рост, как это и пристало богатырю земли Курской, да и зашагать отседова со Старшим к такой-то фене, а конкретнее говоря, к своим девахам в ночных палатках?

Нет уж, фигушки. То раньше можно было. Да еще и как можно! Во всяком случае еще ни одна из тех девах не жаловалась.

Рашпиль ухитрился все тем же бесформенным мешком откатиться от вагона вниз, в ложбинку, где, как он знал, должен был дожидаться его Старшой.

– Ну что? – выдохнул невидимый Старшой ему на ухо. – Ничего, кейсяра. Я знаю место, где у нас такой товар по полсотне баксов за штуку возьмут. Есть там еще такие?

– Навалом, – так же бесшумно прошептал Рашпиль, слишком потрясенный тем, что он видел внутри вагона, чтобы быстро и четко доложить все Старшому.

Впрочем, какие тут теперь Старшие? Саня вознесен на седьмое небо, его подхватили ангелы финансовых потоков, и сквозь разрывы в мути опоясывающего экватор вихря спекуляций ему приоткрылся краешек престола брокера-князя мировой биржи.

– Теперь ты меня прикрой. Я там тоже маленько пощупаю – и назад.

– Не ходи. Если я нарушил сигнализацию, вот-вот должны подойти…

– Ладно. Не первый год замужем. Знаю я эту вохру: пока они там проблюются с перепоя, пока яйца в ширинки уложат… А я мигом. Да в крайностях или отобьемся, или договоримся.