Московские французы в 1812 году. От московского пожара до Березины - [33]
Пожар Москвы
Трое французов, спрятавшиеся у г-жи Фюзий и ее друзей Вандрамини, вселились в их дом утром вместе со всеми вещами, какие только сумели спасти. В центре города во вторник, 3/15 сентября, ситуация заметно ухудшилась. В этот день поднялся северо-западный ветер, ускоривший распространение огня. Похоже, с этого момента жители гибнущего города потеряли всякую надежду справиться с пожарами. Нескольких ведер воды было совершенно недостаточно, чтобы победить пламя, и очень быстро положение стало отчаянным. Большой пожар, которого все так боялись, стал наконец реальностью. Магазины, дома, церкви были охвачены пламенем, распространение которого уже никто и не пытался остановить. В этот день, рассказывал шевалье д’Изарн, «около 9 часов поднялся страшной силы ураган; тогда и начался большой пожар. Из моих окон мы видели, как он вспыхивает за рекой, немного позади полицейского участка, и последовательно распространяется, разносимый ветром. Менее чем за час он был разнесен в десять различных мест, так что застроенная домами огромная равнина по ту сторону реки превратилась в море огня, волны которого перекатывались по воздуху, неся всюду опустошение и растерянность.
В это же время огонь вновь вспыхнул в городе с еще большей, чем в прошлые дни, силой, особенно в торговом районе (рынок, старый и новый Гостиные дворы); он нашел себе обильную пищу в товарах, которыми были полны склады.
Это обстоятельство, сила ветра, ограниченное пространство и множество очагов возгорания сделали невозможной какую бы то ни было борьбу, таким образом, несчастные владельцы думали лишь о том, как бы спасти самое ценное из имевшегося у них и бежать…»
Во второй половине дня г-жа Фюзий решилась выйти на улицу, чтобы оценить обстановку и посмотреть, стоит ли еще ее собственный дом. Она взяла дрожки и отправилась в объятый пламенем город. «Все дома были полны военными, — не без испуга констатировала она, — а в моем стояли два капитана гвардейских жандармов; все было перевернуто вверх дном. Этот беспорядок, как мне сказали, был устроен еще до их приезда». Действительно, похоже, здесь побывали грабители. Жандармы, пытаясь успокоить женщину, посоветовали ей вернуться домой, так как огонь не распространялся в этом направлении. Они объясняли ей, что мародеров следует бояться куда больше, чем поджигателей. Но г-жа Фюзий не собиралась бросать своих друзей, во всяком случае, в ближайшем будущем. Поэтому она решила ехать обратно, во дворец Голицына. Однако это оказалось весьма опасным делом. Она была по-настоящему напугана тем, что увидела. «Я вернулась к друзьям при свете горящих домов; это освещение приводило в ужас. Огонь распространялся с непостижимой быстротой. Дул сильный ветер, казалось, все сговорились погубить этот несчастный город. Было 15 сентября, а осень в России прекрасна. Вечер выдался чудесным: мы прошлись по всем улицам вокруг дворца Трубецкого, чтобы увидеть успехи огня. Это было ужасное зрелище, и сколько раз потом я его видела! […] Мне не хочется углубляться в эти воспоминания. Четыре ночи мы не нуждались в освещении, потому что было светло как днем. Время от времени слышался негромкий хлопок, вроде ружейного выстрела, и тогда мы видели, как поднимается очень черный дым. Через несколько минут он становился красноватым, затем цвета пламени, и наконец вылетал сноп огня. Через несколько часов дом сгорал».
Вернувшись живой и невредимой во дворец, г-жа Фюзий нашла свою подругу, г-жу Вандарамини, в обществе раненого офицера. Женщины предложили ему остаться с ними, это было в их общих интересах.
Тем временем ситуация продолжала ухудшаться, так как ветер все время менял направление. Дуя то на юго-восток, то на северо-запад, он помогал распространению пожара. На горящих улицах были замечены поджигатели, которые почти не прятались. «Видим там мужиков, — свидетельствовал спустя много лет француз М.-Ж. А. Шницлер, — бросающих в многочисленные деревянные дома зажигательные ракеты или дымящиеся горшки, тут — полицейских, устраивающих поджоги с помощью просмоленных копий»>{126}. Скоро образовалось настоящее огненное море, которое беспрепятственно двигалось по городу, по улицам текли ручейки расплавленного железа и меди, еще больше отравляющие воздух и затрудняющие обзор. Первые поджигатели, схваченные с поличным, были арестованы и расстреляны. Аббат Сюррюг воспринимал их как религиозных фанатиков или просто не имеющих совести жалких людишек, подчиняющиеся российским властям. «По большей части, — рассказывал он, — это были служащие полиции, переодетые казаки, якобы раненые солдаты и учащиеся духовных школ, рассматривавшие свое дело как богоугодное». Так вновь под пером француза возник карикатурный образ русского человека, порабощенного, дикого и фанатичного.
Но сознавали ли москвичи всю степень катастрофичности своего положения? И да, и нет. Что они могли сделать, кроме как бежать? Некоторые пытались еще спасти, что возможно, и унести самое ценное, рискуя погибнуть в пламени. Лизелотта, жена французского артиста А. Домерга, думала только о своем ребенке, «выбираясь из охваченного пламенем дома. С растрепанными волосами, в разорванной и почерневшей от огня одежде, она смело шла, неся на руках сына — свое единственное богатство, свою последнюю надежду. Одной рукой, которой материнская любовь придала новую силу, она прижимала его к груди, другой отводила от его головы препятствия, которые могли бы ему угрожать, и одновременно защищала его рот от обжигающего воздуха, который мог бы его убить…» Эта храбрая женщина попыталась найти убежище и поддержку у самого Наполеона. Но тот сам вынужден был покинуть Кремль, которому угрожало пламя. Аббат Сюррюг рассказывал о ракете, «пущенной в одно из строений Кремля с несомненной целью вызвать внутри его стен пожар, но огонь был тут же потушен силами Императорской гвардии; тогда Наполеон, видя, что окружен со всех сторон огнем, разгадав замысел поджигателей, счел благоразумным оставить Кремль и удалиться в Петровский дворец». В среду, 4/16 сентября, он покинул Кремль верхом на своем коне Таурисе, сопровождаемый верными спутниками Бертье и Коленкуром, чтобы поселиться в Петровском дворце. За ним последовали его солдаты; один из них, Стендаль, сказал позднее: «Это один из самых тягостных дней. в моей жизни». Петровский дворец, воздвигнутый между 1775 и 1782 годами на землях, принадлежавших Петровскому монастырю, расположен был примерно в четырех километрах к северо-западу от Москвы
