Московская Нана - [35]

Чувственных, ненормально чувственных Клавдий бывает сравнительно мало. Такие женщины встречаются вообще редко, как аномалия; это жрицы сладострастия по призванию. Остальные же «падшие» развратничают из-за нужды. Их еще можно, при известной энергии, обратить на путь истинный, но только тем людям, которые, по божественным словам Спасителя, «души свои полагают за други своя»… Остальным же браться за это трудное дело с кое-какими «жалкими» словами и делами вовсе не следует. Ничего из этого не выйдет, кроме взаимного неудовольствия. Иногда же это неудовольствие переходит в настоящую драму: полуспасенная, полусогретая и полунаправленная на путь истинный, падшая женщина совсем погибает… Она не может больше ни откровенно развратничать, ни вести трудовую, честную жизнь…

VIII ЖИЗНЬ В «ПАНСИОНЕ »

Дом, куда поступила Клавдия в «пансионерки», был большой, трехэтажный. На лестнице, у самого входа, на стене было прикреплено зеркало, отражавшее висевшую напротив картину соблазнительного содержания. Эта картина служила первым возбудителем грязных инстинктов посетителей; казалось, что они прямо «идут» на обнаженную женщину.

Клавдия очень скоро приноровилась к порядкам своего нового убежища. Осмотреться, положим, хорошо еще Льговская не сумела: она имела необычайный успех и была всегда занята кавалерами и постоянно кутила то у себя в спальне, то в номерах в «Эрмитаже», куда гости неоднократно забирали ее. Легкое утомление и частое головокружение иногда тревожили Льговскую.

«А что, если всегда так будет! — думала она про себя. — Пожалуй, ненадолго хватит?»

Но новая метла всегда хорошо метет. Клавдия даже скучала, когда была свободна, и скучала без дела дома, если ей не «спалось». За свой веселый нрав, добродушие и отзывчивое сердце Льговская сделалась «первой» любимицей товарок. Притом Клавдия была начитана, умна, много видела на своем веку, многое слышала. Все «домашние» недоразумения кончались всегда благополучно, раз вмешивалась в них Клавдия. Она «судила» строго, откровенно, с полным сознанием важности порученного ей дела; она всегда держала нейтралитет, не давая поблажки ни содержательнице, ни экономке дома, ни «разнервничавшимся» девицам. Враждебно относилась к Клавдии только одна Амальхен, необычайно полная и красивая женщина, носившая всегда в общей зале костюм «Прекрасной Елены». Она всех как-то не любила, и «гости» ее избегали: было что-то ужасное, непонятное и отталкивающее в ее огромных, красивых глазах и складках ее капризного рта. За ней води-лось кое-что предосудительное даже с точки зрения разнузданных, свободных нравов «дома». За это кое-что немку и презирали.

При своем вступлении в дом Клавдия с ней было сошлась: Льговской понравилась ее степенность, ее гордость, так редко встречающиеся в «тех» домах. Она очень хорошо говорила по-русски, несмотря на свое немецкое происхождение, сносно играла на рояле и все свободное время посвящала чтению. У ней была маленькая библиотека… Она знала наизусть много стихов из Лермонтова, Пушкина и новейшего поэта Надсона и с большим чувством и пафосом декламировала их.

Но «начинавшаяся» дружба Клавдии с немкой живо кончилась. Как-то раз, ночью, они были обе не заняты… Немка, «ради скуки», явилась к Льговской в одной рубашке и попросила дать ей местечко на кровати. Клавдия согласилась. «Прекрасная Елена», как всегда, стала читать на память стихи; продекламировала «Египетские ночи» Пушкина и потом стала что-то требовать у Клавдии. Льговская сначала ее не поняла, а потом попросила уйти.

— Видно, и новой надоела, проклятая колбаса! — говорили в один голос подруги, услышав про ссору Клавдии с немкой.

Льговская пока была довольна своим житьем-бытьем. «Гости» в доме были «порядочные», богатые… Цены на женщин были большие. Особенно «входило» в копеечку угощение их лакомствами, вином. Последнее было самым главным доходом содержательницы, очень не любившей нахальных, «сухих», скупых посетителей. Без двадцати пяти рублей в кармане в такой шикарный притон нечего и ходить: девицы на смех поднимут! А таких сравнительно больших денег у весьма и весьма многих любителей женщин не бывает, так что посетителей в «Клавдином доме» было не особенно много. Потом, с несколькими мужчинами в один вечер женщина, по установившимся правилам, могла и отказаться идти, как имела право вовсе «не пойти» со слишком противным гостем…

Всех «жертв» в пансионе было двадцать. Из них некоторые были прямо красавицы, не знавшие и не вполне понимавшие, как они могли дойти до «жизни такой». Особенно убивались «новенькие». Стыд, как ни низко пал человек, все ж иногда громко взывает к «справедливости» и, если не казнит за потерю человеческого облика, то мучает, и невыносимо мучает, незаглохшую еще совсем совесть продажной женщины. «День» для «жертв» был прямо-таки ненавистен; они не знали, куда деть время, чем заняться! Недаром более развитые из девушек, как, например, «Прекрасная Елена», от тоски и горя делали над собою разные издевательства, умерщвляя этим изысканным, острым пороком «червя» безысходной грусти, безграничной тоски!..

Клавдия иногда видела среди «гостей» кой-кого из своих прежних знакомых и сейчас же, чтоб не быть узнанной и осмеянной, уходила из залы, блещущей огнями, полуголым женским телом и непроходимым мужским эгоизмом.