Московская экскурсия - [34]

Возможно, пути Памелы Трэверс и Хуберта Батлера пересеклись в этом путешествии и именно он стал для нее главным проводником по незнакомой стране. Осенью 1932 года Батлер устроился преподавать английский язык в Ленинграде. Он описал эти события в новелле «Учительская бригада»[69]. Позднее Батлер вернулся к этому сюжету и написал новый рассказ «Окно Петра»[70]. Там мы встречаемся с Николаем Михайловичем Архангельским, в квартире которого ирландец жил в то время. Вот как его представляет автор: «Мы получили рекомендательное письмо для Николая Михайловича от моего кузена Вилли де Бурга <...>. Отец Николая был священником в Тифлисе, им пришлось бежать от большевиков в Крым (на короткий период оказавшийся в руках белых). Его сестра вышла замуж за англичанина родом из Ридинга, офицера армии интервентов. Когда большевики захватили Крым, Николая отослали в Англию, где он стал одним из лучших учеников де Бурга. Именно там он впоследствии женился на Конни, студентке того же университета; под влиянием идей интеллектуалов левацкого толка они сделались коммунистами и решили вернуться к овдовевшей матери Николая в Ленинград»[71]. Не у Архангельского ли в гостях оказалась Памела Трэверс? Хуберт Батлер подробно описывает эту ленинградскую квартиру. «Я пристроил мою раскладушку между печью и окном в той комнате, где мы пили чай летом. Колин диван в другом углу комнаты был покрыт ветхим покрывалом. Все в комнате было старым и мрачным»[72]. Это описание совпадает с тем, которое приводит Трэверс, но она не обращает внимания на убогость обстановки, а радуется гостеприимству хозяев и живому человеческому общению. «Комната красивая: настоящая печь, большие скрипучие стулья, мягкие от старости; на диване, обитом пестрым сатином, валяется пара ботинок; прислуга Аннушка улыбается настоящей искренней улыбкой. Вы бы видели, как я оттаяла! У меня даже уши покалывало, так радостно было вновь услышать настоящую беседу. Мужчины расположились на диване и стульях. Они смеялись! Мед, желтый и липкий, как ириска, и такой же тягучий! Вино в бутылке! Белый хлеб!» Правда, Трэверс называет домработницу Архангельского Аннушка, а Батлер —Любочка, но, похоже, что в тех случаях, когда писательница называет «реальные» имена, они-то как раз и оказываются вымышленными.

В доме Архангельского, или 3., как его представляет Трэверс, она знакомится с его друзьями и встречается с «молодым поэтом», который «прочитал по-русски длинное стихотворение об Аспасии». «На слух — звучит хорошо, — хвалит Трэверс, сама начинавшая как поэтесса, но спешит добавить: — Однако стихотворение невозможно опубликовать, потому что это не пропаганда».

Можно ли установить, кто был этот случайный знакомый? Зная лишь одну строчку из его стихотворения — вряд ли. Но тут? снова приходит на помощь рассказ «Окно Петра», где мы находим дополнительные улики. Батлер вспоминает двух друзей Архангельского, которые вместе с ним преподавали в «Морской академии», и называет их фамилии — Лихачев и Егунов.

О Егунове Батлер пишет, что тот был ученым, специалистом по Древней Греции, занимался переводами древнегреческой литературы. «Насколько я могу судить, перевод Егунова и его девяностостраничное предисловие (к „Эфиопике“. — О. М.) снискало бы ему признание в Англии. Теперь он переводил Timaeus Платона. Тоже для издательства „Академия“. Но не решался публиковать его. „Два мои друга, — объяснял он мне, — были высланы из Ленинграда: кто-то подслушал и донес, как они в разговоре утверждали, что Платон выше Маркса“»[73]. Не мог ли Егунов быть автором стихов об Аспасии, которые слышала Трэверс? Проверим.

В результате поисков находим: да, был такой поэт и переводчик — Андрей Николаевич Егунов (1885—1968), писавший под псевдонимом Андрей Николев. Он участвовал в коллективных переводах «Законов» Платона и античных романов: «Эфиопики» Гелиодора и «Левкиппы и Клитофонта» Ахилла Татия. Более того, Андрей Николаевич преподавал в 1932-м в Военно-морском инженерном училище имени Ф.Э. Дзержинского, видимо, его Хуберт Батлер называет «Морской академией». Об удивительной — трагичной и в то же время высокой — судьбе этого почти неизвестного и непрочитанного поэта можно узнать из ряда публикаций последнего времени[74]. Буквально через несколько месяцев после встречи, описанной Трэверс, талантливый филолог был арестован по сфабрикованному делу Р.В. Иванова-Разумника и выслан из Ленинграда. До войны Егунову пришлось жить в Новгороде, откуда в годы оккупации он был выслан в Германию, потом оказался в американской оккупационной зоне, за что, вернувшись в СССР, вновь был приговорен к десяти годам лагерей. После реабилитации Андрей Николаевич работал в Пушкинском Доме и занимался переводами. Собственные литературные произведения А. Н. Егунова при жизни почти не публиковались, как знать — может, где-то в архивах и сохранилось стихотворение об Аспасии?

Такова судьба друга хозяина дома, в котором столь радушно принимали Памелу Трэверс. А как сложилась судьба самого Архангельского? К сожалению, попытки найти сведения об этом человеке долго оставались безрезультатными. Но, учитывая перипетии советской истории, логично было предположить, что интеллектуалы вроде Архангельского вряд ли спокойно пережили репрессии 30-х годов. Наши опасения подтвердились. Обратившись к сайту «Возвращенные имена» фонда «Мемориал», находим: «Архангельский Николай Михайлович, 1902 г. р., уроженец г. Тифлис, русский, член КП Британии в 1924—1928 гг., работник издательства „Вегаар“