Московщина - [17]
Малышев еще при мне по трубе отопления (через кружку) поругался с грузинскими дельцами, сокамерниками Шимона. Что-то кто-то не так ответил, и пошло состязание в звенящих по трубе десятиэтажных выражениях с грузинским акцентом и без оного.
После этого Малышев, как разъяренный бык, сопя, ходил по камере и сдавленным голосом твердил:
– Ну, попадутся они мне… В соседний дворик выйдут погулять…
Через стену перепрыгну… Ох, и ма-аленьким этот дворик им покажется! С коробочку!
И выразительно хлопал об стол спичечным коробком. Он считал виновной всю камеру, так как кто и не говорил, тот все же слышал и не вмешался.
– Игнорируют, вымогают! Ух!
И вот, оказавшись с Шимоном, он к чему-то придрался, схватил деревянный совок, с помощью которого убирают камеру, и ударил Шимона по голове.
Правда, Шимон подставил руку, о которую совок сломался, но Малышев тут же ударил его по голове обломком. Из рассеченной кожи хлынула кровь, заливая глаза.
Мне пришлось объявить голодовку, требуя отделить заштопанного и перевязанного Шимона от бандита, сотрудничающего с администрацией.
Не знаю, чего больше испугался Линьков: голодовки политического или разоблачения агента.
Сначала меня пытался припугнуть маленький нач. режима с совиной мордочкой садиста – Зайцев.
Когда это не помогло, вызвал сам Линьков в своей пышный кабинет.
После обычных дурацких расспросов (кто, зачем, почему, как и откуда) , Линьков испробовал грозный шантаж. Потом в примирительном тоне поведал, что Малышев уже в карцере, и к Шимону его больше не посадят. Под конец расчувствовался и стал рассказывать, где, когда, что и в каких ситуациях он любил выпить. Линьков был здоровый мужчина с красноватой физиономией, ясно говорившей о его «пристрастии».
– Ну, а что читаете?
– Пастернака.
– Вот скоро должен выйти поэт… (он заглянул в бумажку) Бальтмон… – и побагровел еще сильнее от непосильной демонстрации своей интеллектуальности.
Видимо, неприятные воспоминания Линькова помогли нам соединиться.
И совместными усилиями мы постарались восстановить картину провала. Все стрелки сходились в одну точку: Евгений Мартимонов.
Шимон заметил, что в рукописной редакции первого протокола число 29 «29 июля» выглядело необычно: девятка была явно переправлена с четверки…
Еще более веским, убийственным был следующий факт: уже после первых допросов он продолжал встречаться с людьми (еще не арестованными в то время), о КГБ не говорил ни слова, выспрашивал о делах, а назавтра все это появлялось в очередном протоколе.
Для чего же понадобился им еврей Заславский? Для прикрытия! Даже по протоколам чувствовалось, что, впервые допрошенный действительно 29 июля, он вяло, неохотно и сдержанно подтверждал часть показаний Мартимонова.
В обмен на роль мнимого предателя, его тоже оставили на свободе, осудили условно, как и Мартимонова.
Но этот же последний, как он попал в КГБ? Как ЧК ему так доверяла? Не был ли он провокатором с самого начала?
Нет – решительно отвечали те, кто знал его лучше всех.
24 июля он по собственному зрелому размышлению сам пошел в КГБ и все выложил, чтобы в случае спонтанного провала не пострадала его драгоценная шкура.
И я вспомнил разговор с Мартимоновым за год до ареста.
Повадился ходить к нам один студент, которого мы не приглашали и подозревали в сексотстве.
Мартимонов, которому я сказал, что не знаю, как отвадить незваного гостя, предложил убить его.
– Ты серьезно? – удивился я. – И ты СМОГ БЫ это сделать?
– Разумеется. Что же тут трудного? Ах, совесть… Ну, она, знаешь, спрятана у меня так далеко и глубоко…
Последствия показали: это была не бравада.
17. ПЕРВЫЙ ЭТАП
Пришел праздник – мне удалось нарвать и разбросать по камере немного травы.
– У вас что, троица? – спросил мент.
– Нет, Пятидесятница.
– Все не как у людей! – обиделся мент.
От долгого ожидания мы стали развлекаться экспериментами из области таинственного.
Шла война на истощение в зоне канала. В Иордании начались бои между армией и террористами. По этому случаю мы вывесили в камере плакат в китайско-юмористическом стиле: «10 000 лет жизни королю Хусейну!» Менты, видимо, не понимали, о чем речь, и на всякий случай «не замечали».
В связи с бурными событиями встал вопрос о радио. Мы уже добились права требовать отключения его (это делала специальная центральная диспетчерская). Но если уж отключали – то надолго. Если включали – то же самое. Слишком громоздким и многоступенчатым был живой механизм, с помощью которого где-то в недрах тюрьмы щелкал обыкновенный выключатель. Как это до анекдотизма похоже на социалистическую жизнь вообще! И вот в камере начались дебаты по вопросу о том, включать радио (и тогда терпеть все производственные достижения доярок, сталеваров и частушечников) или же не включать (и тогда не знать абсолютно ничего о происходящем на Ближнем Востоке).
Олег озлобленно твердил, что не позволит надеть себе на уши испанские сапоги.
В качестве компромисса было предложено бросить жребий.
– Но я же заранее знаю, что выиграю! – уверенно твердил Олег.
– Каким образом? Не говори чепухи!
– А вот увидите.
Монеты у нас не было, бросали коробок из-под спичек. Олег выиграл.
Арье (Юрий) Вудка живет со своей семьей в Израиле. Он пишет стихи и богословские труды, как на русском языке, так и на иврите. Первые годы пребывания в Израиле он работал инженером на одном из военных заводов Израиля, а теперь – преподаватель Торы и иврита. Этот человек, блестяще владеющий поэтическим русским языком, вжился в Священный Язык, который он пытается «спасти от накипи бескультурья».В 1969 году Юрий Вудка был студентом в Рязани, когда милицейский стук в дверь прервал обычный ход его жизни на семь лет.
Генерал К. Сахаров закончил Оренбургский кадетский корпус, Николаевское инженерное училище и академию Генерального штаба. Георгиевский кавалер, участвовал в Русско-японской и Первой мировой войнах. Дважды был арестован: первый раз за участие в корниловском мятеже; второй раз за попытку пробраться в Добровольческую армию. После второго ареста бежал. В Белом движении сделал блистательную карьеру, пиком которой стало звание генерал-лейтенанта и должность командующего Восточным фронтом. Однако отношение генералов Белой Сибири к Сахарову было довольно критическое.
Исторический роман Акакия Белиашвили "Бесики" отражает одну из самых трагических эпох истории Грузии — вторую половину XVIII века. Грузинский народ, обессиленный кровопролитными войнами с персидскими и турецкими захватчиками, нашёл единственную возможность спасти национальное существование в дружбе с Россией.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.
Эта история произошла в реальности. Её персонажи: пират-гуманист, фашист-пацифист, пылесосный император, консультант по чёрной магии, социологи-террористы, прокуроры-революционеры, нью-йоркские гангстеры, советские партизаны, сицилийские мафиози, американские шпионы, швейцарские банкиры, ватиканские кардиналы, тысяча живых масонов, два мёртвых комиссара Каттани, один настоящий дон Корлеоне и все-все-все остальные — не являются плодом авторского вымысла. Это — история Италии.