Московляне - [62]

— А когда волк волка дерет, не наше овечье дело их разнимать.

Неждан шел домой раздраженный: его внук, вместо того чтобы лазить за деда по бортяным липам, улепетнул в лес ловить щеглов.

Воротнику не хотелось спорить, но у него голова была, по обыкновению, полна мыслей о детях, и, следуя ходу этих мыслей, он сказал:

— Князь одно, бояре другое (он думал о судьбе своего меньшака). За княжим хребтом всё полегче, чем за боярским.

— И за княжим хребтом не рай, — отозвался Неждан. — Побывал бы ты, как я, в княжих закупах, не то бы запел.

— Без князя-то как проживешь! — сказал воротник, вспоминая гнедого жеребца и желтую ящерку. А от бояр одна обида.

Его большак-исполин, возвращаясь с боярского двора, заходил нынче в обед к отцу и рассказывал, что огнищанин велел оковать три его сундука точь-в-точь так, как окован княгинин сундук, который стоит в пустом княжом тереме. А на том сундуке оковка такая, что даровой работы хватит до Ильина дня!

И дочку старик застал сегодня в слезах: годовалую телку, на которую столько было надежд, надо вести на посадничий двор.

Да и самому легко ли на старости лет? Не случись с посадником беды, погуляла бы сегодня посадничья плеть по его спине за то, что проспал Москву…

— От бояр одна обида! — повторил он убежденно.

— Князь — подалее, бояре — поближе, их рука чаще и бьет. Только и разницы, — ответил Неждан.

Оба надолго замолчали, погрузившись каждый в свои думы.

Обошли гуськом давно знакомую обоим длинную, никогда не просыхавшую лужу. По ее густой воде бойко шныряли пауки-плавуны. А около воды, над черным месивом грязи, сплошь истыканной коровьими и овечьими копытами, летали нарядные голубые стрекозы.

Недалеко от лужи, на кулижках, паслось городское стадо. Пахнуло свежим навозом и парным молоком. Воротник, сразу углядев свою коровенку, хотел было крикнуть пастуху, чтобы перегнал скот с кочек на гладкую пожню, но в это время ковылявший впереди Неждан остановился, дождался его и, зашагав рядом, сказал:

— Без князя — верно говоришь — седня не прожить. Дай боярам волю — они всю землю искрошат, оголят, высосут и напоследок меж собой перегрызуться. А там понакатят незваные гости — булгары ли, половцы ли — и остатнее наше добро спалят… Однако ведь и то верно, что и князю-то без нашей сиротинской братии тоже не прожить! На одних бояр не обопрешься, а без опоры как устоишь? Затем-то он поверх боярских шапок на нас и поглядывает. Да иной раз еще и ручкой к себе поманит! А мы, дураки, и рады.

Он с невеселой, словно сострадательной усмешкой посмотрел на воротника глубоко ушедшими под брови медвежьими глазами.

Тот молчал.

— Ты мне вот что скажи, — продолжал Неждан: — когда на Киев ходили двукраты и на булгар двукраты же, когда под Новгородом в болотах вязли, чьей крови больше повылилось, чьих костей больше поразметано: наших или боярских?

Воротник в ответ только пальцами пошевелил.

— Ты не пальцами тычь, а языком скажи! — укоризненно выговорил Неждан. — А какой после войны дележ? Князю — слава, боярам — добыча, а нашему брату — в степи курган!

Пройдя Васильевский луг, старики перед околицей посада сели отдохнуть на самом берегу Москвы-реки, спугнув стайку белокрылых куличков.

Вода беззвучно накатывалась на гладкий песок и лизала смоленый бок причаленной ладьи, по которому отраженное водою солнце бегало светлой вязью. Неждан прислушивался к тонкому писку куликов и следил глазами за ровными дугами их низкого полета: опустившись на берег, они мигом снимались с места и, почти не отрываясь от воды, описывали новую дугу.

По Нежданову лицу видно было, что, пока шли вдоль спокойной струившейся реки, летний день, который в тихом сиянии близился уже к концу, успел наложить ему на сердце свою теплую, примиряющую руку. Когда он снова заговорил, в его старческом, слабом голосе уже не слышно было прежнего раздражения.

— У меня, — сказал он, — сам он, — сам знаешь, в днепровских степях под курганами три сына лежат. А четвертого косточки Ока-река моет под Абрамовым городом. А я вот живу. Так как же мне их не понимать?

— Еще бы не поминать! — проговорил воротник. — Каков ни будь сын, а все своих черев урывочек…

— Не в том дело, что своих черев, — возразил Неждан, — а в том дело, что мой-то стариковский дожиток их кровушкой да их косточками куплен. И мой, и твой, и всех нас.

Он обвел морщинистой рукой серые зады московского посада и торчавшие из-за них городские вышки.

— Нонешнего-то князя, Андрея-то Юрьича, не нам судить, — продолжал он. — Я и не сужу. В Киев, да на булгар, да в Новгород он не за славой рать посылал и не за добычей, а для нашей пользы. Не понапрасну нашу кровь лил. Кабы славы искал или корысти, так озолотил бы себе в Киеве венец да там бы и сел, как другие князья до него делывали. А он, видишь, и не поглядел на киевский стол: братьям уступил, а сам у нас остался, из нашей земли рядит и Киев и Новгород. Такого еще не бывало! Свою волость бережет и того не забывает, что Киев — не печенежий город, а наш, русский, и что Новгородская земля — не чудская и не водская, а тоже своя. Сам помнит и другим напоминает. Силен, ничего не скажешь! А по мне, что сильней, то лучше: коли князь не силен, так какой он князь и кому нужен?.. Одна у Андрея Юрьича беда…