Московляне - [38]

Говорит, а сама непонятно посмеивается, на Кучковну пристально глядит и прибавляет:

— Лучше сторожа не найти. Люди сказывают: княгиня сама себе такого выбрала. А твоя-то сношенька Милуша не знает, как и быть: провожать Петра в поход жалко — все-таки не чуженин, а свояк, и при булгарке его оставлять тоже неохота — как бы хлеба не отбил у нее, у Милуши, и княгине перечить нельзя. Выходит, как народ говорит: съесть погано, а покинуть жаль. Вот Милуша и сохнет.

Круглые плечи посадницы заколыхались от добродушного смеха. Потом взяла Кучковну за руки своими уже согревшимися мягкими руками и говорит:

— Кому сохнуть, а тебе жить да радоваться: к другим вернутся ли мужья из похода, нет ли — как знать, а твой все целешенек останется.

Да, остался цел. И верной жене за него как не радоваться!..

Вести, привезенные тогда, пятнадцать лет назад, посадницей, оказались правдой. Петр Замятнич с тех пор сделался и впрямь самым близким человеком при княгине и управителем всего ее большого имения. А в Москву, к жене, стал наведываться с этого времени не чаще раза в год.

Милуша из княгинина терема перебралась тогда же (то ли волей, то ли неволей) сперва к мужу, к Якиму Кучковичу, на его боголюбовский двор, а потом в одну из его вотчин, под Суздаль. Да там вскорости и померла; сказывали — удавилась.

Яким, став вдовцом, принялся погуливать, как в давние годы холостой молодости. И во хмелю, как передавали, бывал столь дерзок в речах, что сам князь Андрей не раз его вразумлял, грозя опалой.

Однако же Яким и другой Кучкович, Иван, сохраняли и в Боголюбове ту же силу, какой пользовались, бывало, во Владимире. Когда шесть лет назад снаряженная Андреем союзная рать взяла и разорила Киев, оба Кучковича и зять их Петр были в этой рати, как всегда, на первых местах. И все трое воротились в Боголюбово не без добычи.

Но то было шесть лет назад. Теперь же, видать, все пошло по-новому, а как — Кучковна еще не понимала. Суздальского свата хотели схватить! А он и мужу ее и братьям — первый друг. Где ж их былая сила?

Пока Параня думала об этом, посадницы и след простыл. Сбежала с рундука, оставив за собой приятный запах мяты. В саду подхватила на руки пятилетнего внучонка Кучковны (сама была бездетная), покружила его вокруг себя, нацеловала ему докрасна щеки, ловко поставила наземь и уплыла к себе.

VII

День выстоял без дождя.

Крутые тучки, обеспокоившие давеча Кучковну, так и прокурчавились на окраинах неба, не причинив вреда; только под вечер, будто отдохнув и обдумав, что делать, сползлись все к одному боку, в одну широкую глыбу. Подступая к Москве, туча становилась все выше и темнее, пока не задернула лиловым пологом весь закат. Из-за ее края выставился упругий бок другой, еще светлой тучи. Весь в перехватах и в нежных тенях, он был похож на кусок живой человечьей плоти. Было ясно, что там-то и копится гроза. Уж несколько раз недобрым голосом бормотал еще очень далекий гром. Ласточки, сникая почти до самой земли, кроили воздух тонкими серпами неподвижных крыл. А понизу бегал ветерочек, закручивал пыль на дороге и перебирал в канавах незабудки.

Кучковна, сложив пряжу, поднялась к себе наверх и глянула в окошко на Занеглименье. Рытый бархат лесов показался ей неестественно зелен. За провалом Пресни он начинал уж синеть по-ночному, а там, где даль замыкалась трехгорбым урочищем, только узкая огневая щель отделяла ее от олова отяжелевшей тучи.

Когда боярыня взошла на вышку своих хором, в эту щель брызнуло заходившее солнце и празднично озарило Великий луг. В их, боярском, клину вершили последний стог. Красная рубаха стогомета горела на солнце подвижным жгучим пятнышком. Посадничья пойма была вся исполосована яркими тенями от множества мелких копен. Там уж кончили работать, и народ, торопясь домой, толпился у телег. А на княжом краю еще шла суета, и на свежей зелени скошенной пожни тускнели большие острова раскиданного сена.

Кучковна глянула вниз. Резные коньки ее хором приходились у нее под ногами. С вышки вся внутренность города была как на ладони. Видно было, как пастух загоняет на посадничий двор запоздалое стадо; как долгобородый воротник к Неждановой башни закладывает на ночь ворота; как попадья и четыре поповны допалывают у себя на огороде репу, а поп стоит над ними меж гряд в белом подряснике, отмахиваясь от мошкары; как старуха-проскурня снимает с веревки белье; как княжой огнищанин, задрав голову, разглядывает верхи своих палат и, показывая рукой на новую резьбу, толкует что-то столярам. Свое-то сено, небось, все убрал, ястребок, а ежели половину княжого сгноит, велика ли беда? Князь на Москве когда еще побывает?

Князю не до москворецкого сена, размышляет Кучковна. Она привыкла думать, что он не только по внешности, но и мыслями и желаниями не похож на других людей. Будто затем и рост ему дан непомерный, чтобы поверх чужих голов засматривать синими глазами в такие дела, куда не проникает простой человеческий взор.

Когда ей случалось наблюдать Андрея — всегда издали — в кругу ростовских и суздальских бояр, тех, к кому больше всего льнул ее муж Петр и на чей лад старался устроить свою и ее жизнь, Кучковна, не слыша, о чем беседа у князя с боярами, угадывала, что им вовек не столковаться.