Московляне - [18]

VIII

После всех подошел белозерский полк.

Князь Иван Юрьевич разместил его в том краю поля, где Кучкова челядь с утра молотила рожь.

Солому и жито белозерцы расхватали мигом, а людей отпустили домой. Взяв цепы на плечо, перестукиваясь их вислыми вальками, молотильщики всей артелью поплелись к усадьбе.

Боярский двор был окружен княжескими людьми. Кучковых челядников едва пропустили с задов. Однако же тощему холопу Истоме и его другу Третьяку удалось, отделясь от товарищей, проскользнуть между сараями и незаметно залечь в густых лопухах, откуда видно и слышно было все, что творится перед боярскими хоромами.

На Кучковом красном дворе чужих людей набилась целая толпа. Ближе к крыльцу держались княжеские дружинники — бояре. Их легко было отличить от других по долгополой одежде да по мечам, которыми все они были опоясаны. Младшие княжеские слуги, короткополые и без мечей, были вооружены кто копьем, кто луком, кто боевым топором.

На крыльце, где всего два дня назад отдыхал после бани сам Кучко, сидел теперь Юрий.

Сверкающая водяной рябью кольчуга обтягивала его огромное тело. Большое бледное лицо с орлиным, чуть кривоватым носом было совершенно неподвижно.

Около него, вздернув узкие плечи, вытянулся княжич Андрей. Он был на голову выше всех.

Перед Юрием стояли оба Кучкова сына, Милуша, Дарьица с Липой на руках, Петр и только что приведенная с поля боярыня.

— Глянь-ка, — шепнул Истома, — сама-то еле жива от страху.

— Все хороши, — ответил Третьяк, — и у парней ноги трясутся.

— Одной Милушеньке все нипочем.

— Ей что! На огне не горит, в воде не тонет.

Оба примолкли, услышав глухой голос Юрия:

— Как же ты, жена, не ведаешь, где муж?

Боярыня упала на колени и перекрестилась широким крестом:

— Вот те крест, княже: не ведаю!

— А и правда, где он? — спросил тихонько Истома.

— Чай, недалече, — буркнул Третьяк.

Опять глухо, как из бочки, раздался голос Юрия:

— Что мне твой крест! Сыновья другое врут: их послушать, так выходит, будто отлучился за тридевять земель. А она, — княжеский палец с золотым перстнем ткнул в сторону Милуши, — а она толкует, что дома.

— Не ждет баба спроса: сама все скажет, — усмехнулся Третьяк.

— Чего не знат, и то скажет, — отозвался Истома.

— Обыщи, княже, хоромы, обыщи двор! — всхлипывала боярыня, не вставая с колен.

— Не учи рыбу плавать! — оборвал ее князь. — Ищем.

Он замолчал, сощурив узкие глаза. Потом снова заговорил:

— Знал бы я, что эдак своего князя встречать будете, так я бы вперед себя тиунов послал, чтоб ваши села огнем пожгли, чтоб мечом вас посекли, чтоб конским хвостом пепел размели.

Боярыня, громко рыдая, бухнула головой Юрию в ноги.

— Сделай милость, княже! — заикнулся Яким Кучкович. — Взойди в избу, оттрапезуй, не побрезгай нашим хлебом-солью!

— Сделай милость! — вяло подтянул Иван.

Юрий презрительно усмехнулся, оттянув вниз углы большого рта:

— Того не бывало и не будет, чтоб князья к хоронякам да к бегунам в гости хаживали.

— Видать, не голодный, — шепнул Истома.

— Чай, не молотил, — ответил Третьяк.

В тяжелой тишине, воцарившейся после Юрьевой речи, серебряным колокольчиком прозвенел вдруг тонкий голосок Милуши.

— Чтой-то сорока так рассокоталася? — по-детски удивленно вымолвила она нараспев.

При этих словах годовалая Липанька, до тех пор спокойно переводившая глазенки с одного на другого, вдруг охватила руками шею матери, прижалась к ней щекой и разразилась такими отчаянными воплями, что старуха боярыня воспрянула с земли, всплеснула ладонями и уставилась на внучку с ужасом.

Князь, скосив прищуренные глаза, глядел на подгорный островок пронзительно желтого березового леса, над которым в самом деле сокотала кем-то вспугнутая сорока.

— Пошарь в острову, — приказал он негромко, полуобернувшись к Андрею.

IX

Через полчаса привели из лесу беглеца.

В воротах Кучко стряхнул с себя, как молодой, четверых княжих отроков и на середину своего двора вышел один, широко раскидывая толстые ноги, напружив шею, бодливо нагнув седую всклокоченную голову. Он был без шапки и без посоха. Левый рукав оторвался от плеча. Один из его провожатых то и дело сплевывал кровью.

— Уберите баб в избу, — распорядился Юрий.

Женщин увели. Наступило долго молчание. Князь, пощипывая редкую бородку, внимательно оглядывал старика. Он не видел его около тридцати лет. Кучко уперся глазами в землю.

— Где пропадал? — выговорил наконец Юрий почти ласково.

— Мало ль дел? — все не поднимая глаз, ответил Кучко.

— А князя встречать — для тебя не дело?

— Отколе было знать, что князь ко мне будет?

— А про то знал ли, что князь, когда захочет, тебя в дугу согнет, да и концы накрест сведет? Автамонов день[14] празднуешь? С гадами заодно в лес уполз?

Тут Кучко вскинул наконец кровяные глаза и дерзко оглядел Юрия с головы до ног.

— Я подле истинного князя, — отчеканил он раздельно, — подле твоего отца, не один год ездил. Навидался и других светлых князей. А ни от кого таких непотребных речей не слыхивал.

Юрий, звеня кольчугой, тяжело поднялся во весь свой громадный рост. Слышно было, как свистит его дыхание.

— Молчи, холоп!

— Холопом не бывал и не буду! — крикнул Кучко, дрожа всем телом. — Лучше смерть приму!