Московляне - [12]

Юрий отлучался из города с неохотой.

За спиной оставался строптивый Ростов, привыкший исстари обходиться без князя. Ростовское боярство, упрямое и надменное, докучало напоминаниями о каких-то своих древних уставах и обычаях, будто бы нарушаемых Юрием: у нас, мол, того не бывало, у нас, мол, так не положено. Дерзкими голосами подтягивали боярам и ростовские купцы. Это раздражало, заставляло быть всегда настороже, стесняло движения.

Чтобы поразвязать себе руки, Юрий перебрался на житье в менее притязательный Суздаль, где окружил себя более податливыми людьми, обязанными ему, князю, своим благосостоянием. Но и эта новая, суздальская знать, осмелев от недавнего богатства, начинала тянуться, как и ростовская, к власти. Обуздывать ту и другую было не просто.

А тут еще под боком, в соседстве со своими княжескими злачными вотчинами, вскипали обидой крестьянские, или, как говорили в Залесье, сиротские, села, где в сумятице бурного хозяйственного роста одни, наживаясь, выживали других, где рядом с достатком плодилась и нищета, где и достаточный и нищий одинаково отчаянно бились в паутине еще непривычных феодальных пут.

А тут еще бередил сердце все более громкий стон и прямой ропот своих, столь нужных Юрию ремесленных людей, снедаемых завистью к городским, вольным, более сытым, чем они, рукодельникам, которых все прибывало.

Перед Юрием вставала во весь рост неотложная, труднейшая по своей новизне задача: создать крепкую государственную власть.

До этого не дошли руки у деятельного Мономаха. Над этим тщетно ломали себе голову южные союзники Юрия — предприимчивые галицкие князья. От этого отступились в позорном бессилии другие Юрьевы родичи — те, что пытались княжить в Великом Новгороде.

Юрий не смалодушествовал. Разрешить до конца не осиленную ими задачу ему не довелось, но за дело он принялся рьяно и не столько достигнутым успехом, сколько примером мужеской твердости показал потомству, как действовать дальше.

Могущество ростово-суздальских феодалов было еще слишком молодо, чтоб можно было его сломить. Да Юрий, зная цену молодости, и не хотел его ломать. Наоборот, он взращивал его, создавал себе в нем опору. Но чтобы это была действительно опора, надо было противопоставить воле сильных свою волю и, заглушив их задорные выкрики своим властным словом, заставить их ездить у своего стремени.

Это удалось Юрию. Он не ждал, как другие князья, чтобы городское вече голосами боярских и купеческих верхов подтвердило его полномочия, сказав: "А ты наш князь!" Юрий у веча не спрашивался. В его городах вече безмолвствовало. И когда приспевало, на его взгляд, время начать войну, чтобы зайти мечом булгарскую Каму, или ударить пятою Новгород, или напоить коня Днепром, Юрий Владимирович вступал в стремень уверенно: он знал, что как ни отяжелели от богатства его залесские вассалы, они покорно, по первому его зову, все как один всядут на-конь и двинутся, куда он поведет.

Трезвее других князей понимая потребности нового времени, он смелее их заглядывал в будущее. Скитальческие повадки Мономаха были ему не по нутру. Феодал с головы до пят, он прочно связал свою жизнь с жизнью своей волости и по-хозяйски заботился об ее мощи. Но, в противность другим феодалам, зорко берег ее целость, не допуская дробления.

Залогом безопасности и процветания Ростово-Суздальской области был пронизавший ее верхневолжский речной путь, давно облюбованный и новгородцами и булгарами. Стать полным хозяином этого пути, забрать в кулак оба его конца — такова наипервейшая, основная, дальновидная забота Юрия.

Свою княжескую деятельность он начинает с похода на беспокойных соседей — булгар, которые не раз обступали его города, воюя окрестные села и погосты, творя много зла.

Тяжелый взгляд Юрия все время прикован к Новгороду. То он бьет его вооруженной рукой, то сажает туда в князья сына, то прикармливает новгородских опальных, создавая себе будущих сторонников, то разоряет новгородский пригород Торжок, то перехватывает собранные новгородцами дани, то останавливает подвоз булгарского хлеба, в котором Новгород всегда нуждался, то протягивает свою действительно долгую руку далеко на север — на Двину, в лесное Заволочье, снабжавшее новгородских купцов драгоценнейшими мехами.

Эти весьма последовательные действия Юрия (его враги называли их пакостями) и рассорили его с киевской родней.

С родней были сложные счеты.

Спор шел о том, кто «старее»: племянник[10] ли, княживший в Киеве, или дядя, все грознее подававший голос из-за вятических лесов. Дядя (это был Юрий) жаловался, что племянник "снял с него старейшинство" и опозорил, не давая ему части в Русской земле, иначе говоря — под Киевом. Племянник хоть и признавал на словах, что дядя Юрий Владимирович "всех нас старей", однако на деле ни в грош не ставил его старшинство. В свое оправдание он настойчиво ссылался на то, что Юрий "с нами не умеет жити": это был оскорбительный намек на захолустную неблаговоспитанность суздальского дяди и на те жесткие правительственные навыки, которые усвоил Юрий в своем суровом залесском одиночестве.

Спор был явно бесплоден. Мириться, заключать союз на началах равноправия не хотел ни тот, ни другой. А слово «старейшинство» каждый из противников понимал по-своему.