Москау - [35]
Жан-Пьер приложился к фляге – весьма ощутимо.
Но раньше исчезали здания. Деревья. Холмы. Посуда. Цветы на окнах. Растворялись, превращаясь в воздух. И в гестапо, и в Триумвирате осознавали – это первый шаг, на очереди люди. Этого ждали – и вот, дождались. Сто человек, спецназовцы, тренированные убийцы – испарились, не оставив пылинки. Куда их перенесло? Что с ними случилось? Впрочем… Удивительно, но самое страшное даже не это. Исчезали поселенцы в Руануке, пропал поезд в Шанхае – и тут бы тоже рано или поздно дошло до людей, учёные гестапо были к этому готовы. Гораздо хуже другое.
В дверь деликатно постучали.
– Войдите, – сухо сказал Жан-Пьер, отработанным движением спрятав флягу в ящик стола.
Замок лязгнул, и в дверном проёме показалось синее колесо тележки уборщика. Низкорослый, но худенький и шустрый дедушка, настоящего имени которого в гестапо никто не знал. Сотрудники лаборатории в шутку именовали его «Адольфычем». Карьерой старичок не увлекался, к старости дослужился до бешлагмайстера Службы чистоты.
– Хайлюшки, оберштурмфюрер, – фамильярно поздоровался дед. – Прибраться не надо?
Карасик с сожалением посмотрел на дно ящика, где среди бумаг притаилась фляга.
– Хайлюшки, либерфатер, – вздохнул он. – Давай, если только быстро.
– Да я мигом, – кивнул Адольфыч, втаскивая за собой бренчащий агрегат со швабрами и цинковым ведром. – Словно при взрыве пехотной мины – одна нога здесь, другая там-с.
Он закатился скрипучим смехом. Засучил рукава, вытащил из ведра с водой тряпку…
Жан-Пьер резко согнулся. Кашель душил его, выворачивая наизнанку.
На запястье Адольфыча, сразу от ладони проявился номер. Из пяти цифр: особенно чётко темнели 6 и 2, – татуировка, сделанная размытыми чернилами. Чуть-чуть покосившийся влево, словно пьяная девица на дискотеке записывала номер телефона…
Адольфыч перехватил взгляд, инстинктивно посмотрел на руку и выронил швабру.
– П-простите… – залепетал старик. – Честное слово, я… это уже давно, я ребёнком был, с мамой… в лагере Равенсбрюк… там его ставили… я почти не помню, мне было пять лет. Номер свели начисто, в семидесятых годах ещё. От-откуда он? Я н-не п-понимаю.
Жан-Пьер ощутил, что, несмотря на перцовку, он сейчас тоже начнёт заикаться.
Оберштурмфюрер махнул уборщику в сторону двери.
Старик, пятясь, как краб, потащил тележку назад. На его лице застыло выражение удивления и даже страха. Он пытался спрятать руку за спину, неловко её выворачивая.
Дверь захлопнулась. Мда, неожиданно. Только что в бункере Триумвирата он получил секретную информацию, едва успел переварить – и вот оно, живое подтверждение.
Заражение мутировало. Теперь настоящее исчезает… зато прошлое появляется.
Вчера на месте концлагеря Аушвиц, в генерал-губернаторстве Польша (к слову сказать, там всё давно уже расчистили и засеяли семенами цветов), из воздуха возникло слабое, но различимое изображение печей крематория. А на плацу засветились контуры рождественской ёлки. Казалось бы, что здесь такого? О, да ведь в 1940 году, перед Рождеством, вице-комендант концлагеря Карл Фрицш поставил на плацу дерево, а под еловыми ветвями грудой свалил трупы обмороженных узников – «новогодние подарки».
Проявился крематорий. Проявляются номера на руках. Что дальше?
Оберштурмфюрер Карасик прикончил флягу последним глотком, закуски ему не потребовалось. Он наконец-то успокоился. Ну, что ж… Они скрывали заражение годами, и довольно успешно. Однако теперь у людей появятся вопросы. «Неужели то, что пишут про рейх на форумах “лесных братьев” в Сёгунэ, – правда?» Войска империи жгли, насиловали и убивали миллионы славян, считая их «неполноценной расой»? Потом какой-нибудь умник извлечёт на свет самую первую версию «Майн Кампф» (ещё до редактуры) и задастся вопросом: значит, в Берлине определяли нас как рабочий скот?
А вот тогда уже и начнётся праздник.
Империя погрузится в смуту, «лесные братья» используют свой шанс. Лучше, чем во время Двадцатилетней Войны, – тогда их летнее наступление на крупные города было не без труда, но отбито. И вермахт, и эсэсовцы объединились, чтобы дать отпор… Сейчас же РейхСоюз развалится на мелкие осколки, как разбитый кувшин. И хотя Жан-Пьер презирал власть Триумвирата, он прекрасно понимал – заняв города, партизаны начнут массовые казни всех, кто служил в СС и гестапо… Они и не скрывали намерений.
