Моряки. Очерки из жизни морского офицера, 1897–1905 гг. - [24]

Вообще, начальство строго требовало только выполнения заданных уроков. По вечерам и в праздники мы могли делать что вздумается: кататься на шлюпках, ловить рыбу, гулять и ездить в город. Однако Котка совершенно не изменилась с того времени, как мы бывали в ней в первую нашу кампанию – то же кафе и тот же ресторан и больше ровно ничего привлекательного. Поешь пирожных, посидишь в ресторане и дальше не знаешь, куда деваться, разве что кто‑нибудь засядет за пианино, а другие слушают или танцуют друг с другом. Особенно трудно было найти развлечения по воскресеньям, когда город, и так безжизненный, окончательно вымирал, и тоска брала от одного вида пустынных улиц. Такими скучными могут быть лишь финляндские провинциальные города с их мрачными и замкнутыми жителями.

За нами на баржах присматривали только три офицера. Двое из них были женаты, причем их семьи жили тут же, на дачах, и они каждый вечер ездили к себе. Третий, без семьи, всегда жил с нами. Мы его не любили, так как он проявлял слишком большую любознательность в отношении того, что мы говорим между собою и как в свободные часы проводим время. Для этого прибегал, кроме того, к чисто шпионским приемам. Он подслушивал разговоры незаметно из‑за угла, наблюдал за нами и даже прибегал к содействию дневальных. Для чего проявлялось такое усердие – из любви ли к службе или из желания заслужить особое расположение начальства, мы так и не знали.

Впрочем, нас это мало интересовало, а не нравились главным образом «приемы» Б.[46], и мы принимали «контрмеры». Чувствуя, что он где‑нибудь притаился и подслушивает, мы нарочно отпускали по его адресу самые нелестные эпитеты и угрозы, и ему приходилось все выслушивать. Или обманывали дневального, служившего ему шпионом, рассказывая громко о какой‑нибудь якобы предполагавшейся шалости, и когда Б. приготовлялся «налопать» – никого не находил. В таких случаях он затаивал злобу и затем мстил. Этот тип воспитателей, кажется, встречается всюду, но он самый вредный из всех, несмотря на кажущееся усердие. Воспитание молодежи при помощи шпионажа никогда не может дать хороших результатов и внушает ей презрение. Полтора месяца на баржах прошли быстро, и наша смена стала готовиться к переезду на крейсер «Корнилов», прямо в пасть к грозному адмиралу.

В назначенный день (25 июня 1903 г. – Примеч. ред.), под вечер, на горизонте показались дымки и стали вырисовываться мачты и трубы отряда. Через час он вышел на рейд и встал на якорь. Нам приказали переехать на «Корнилов», а «корниловцам» – на баржи. За короткий промежуток встречи с ними мы успели обменяться впечатлениями о проведенной части кампании. То, что удалось узнать о порядках на «Корнилове», всех испугало. Предстояли неприятности. На «Корнилове» мы быстро устроились, осмотрелись и принялись за занятия и несение вахты.

При этом самым неприятным было исполнять обязанности «вахтенного», которого посылали с докладами к адмиралу, командиру[47] и старшему офицеру[48]. С трепетом, бывало, подходишь к двери в адмиральский салон и слегка стучишь. От волнения иногда не расслышишь ответа и повторяешь стук, тогда раздается сердитый и раздраженный голос адмирала: «Что же вы не входите, сколько раз надо отвечать». Входишь в салон и в первый момент ищешь глазами, где находится адмирал, а он уже грозно и вопросительно осматривает вошедшего своим сверлящим взглядом. Становится совсем жутко, и даже язык начинает заплетаться, и того и гляди вместо: «ваше превосходительство», скажешь: «ваше высокоблагородие», или доложишь так неясно, что адмирал заставит пойти переспросить вахтенного начальника, а тот, конечно, тоже будет недоволен. Вообще, при этих докладах выходило много трагикомических сцен, которые мы потом со смехом вспоминали.

Уж очень большой страх нагонял адмирал, и этот страх усиливался главным образом теми рассказами, которые о нем ходили. Во всяком случае, если доклад сходил благополучно, то вылезаешь по трапу с облегченной душой, точно гора с плеч, а ведь и доклад‑то бывал в большинстве случаев самым пустяковым, вроде: «Ваше превосходительство, с моря идет учебное судно “Верный” и показывает свои позывные» или: «Ваше превосходительство, без двух минут подъем флага», а то и просто: «Ваше превосходительство, командир учебного судна “Князь Пожарский” едет» и т. п.

Также много волнения доставляло стояние на вахте «при вахтенном начальнике», когда нам самим приходилось командовать. Наиболее сложными вахтами были те, на которых спускали и поднимали флаг, тем более что это почти всегда происходило «с церемонией», и, следовательно, соответствующие команды отдавались при фронте офицеров, гардемарин и команды. И странное дело, за редким исключением, у большинства как то всегда случалось, что или голос сорвется, или глупейшим образом перепутаются командные слова, несмотря на всю их несложность. Но особенно мы путались с принятием рапорта от караульного начальника и передачей его старшему офицеру.

Также нередко чревато последствиями было несение обязанностей караульного начальника в судовом карауле. Он вызывался «наверх» при спуске и подъеме флага и при приезде на корабль адмиралов и командиров судов 1‑го и 2‑го рангов для отдачи им почестей. На флагманском корабле такие приезды были часты, так что приходилось весь день сидеть, так сказать, на «товсь», и как только заслышится дудка: «караул наверх, четверо фалрепных на правую», лететь сломя голову по трапу, чтобы не опоздать его встретить.