Морской ястреб. Фаворит короля - [44]

Светлые глаза загорелись жестокой усмешкой и остановились на молодом человеке.

— Вижу, — произнёс Сакр аль-Бар глубоким голосом, — что уж вы-то, по крайней мере, узнали меня. Я не сомневался, что могу положиться на братскую любовь, ведь её проницательный взгляд узнаёт меня, несмотря на следы испытаний, изменивших мои черты.

Сэр Джон с проклятием встал. Его смуглое худое лицо пылало. Розамунда, застыв от ужаса, продолжала сидеть, судорожно вцепившись в край стола и устремив испуганный взгляд на сэра Оливера. Теперь они тоже узнали его и поняли, что всё происходящее — отнюдь не маскарад. Сэр Джон ни минуты не сомневался, что задумано нечто ужасное, но не догадывался, что именно. То был первый случай, когда берберийских корсаров видели в Англии: их знаменитый набег на Балтимору в Ирландии произошёл через тридцать лет после описываемых здесь событий.

— Сэр Оливер Тресиллиан! — задыхаясь, выкрикнул Киллигрю.

— Сэр Оливер Тресиллиан! — словно эхо, повторил лорд Генри Год и весьма выразительно добавил: — Клянусь Богом!

— О нет, не сэр Оливер Тресиллиан, — прозвучало в ответ, — перед вами — Сакр аль-Бар, гроза морей, ужас христианского мира, отчаянный корсар, в которого ваша алчность, лживость и предательство превратили того, кто некогда был корнуоллским джентльменом. — И сэр Оливер широким жестом указал на всех, сидевших за столом. — Я явился сюда с моими морскими ястребами, чтобы предъявить вам счёт. Срок платежа давно истёк.

Описывая эту сцену, виденную им собственными глазами, лорд Генри рассказывает, как сэр Джон бросился к стене, увешанной оружием, как Сакр аль-Бар рявкнул по-арабски одно-единственное слово, и полдюжины гибких мавров набросились на рыцаря, точно борзые на зайца, и, несмотря на отчаянное сопротивление, повалили его на пол.

Леди Генри вскрикнула; что же касается её супруга, то он, по всей видимости, либо воздержался от каких-либо действий, либо из скромности умолчал о них. Розамунда с побелевшими губами продолжала смотреть на происходящее, в то время как Лайонел не выдержал и закрыл лицо руками. Каждый из них ожидал увидеть некое кровавое, леденящее душу деяние, осуществлённое с тем же хладнокровием и бесчувственностью, с какими сворачивают шею каплуну. Но этого не произошло. Корсары всего лишь перевернули сэра Джона вниз лицом, скрутили ему руки за спиной и крепко связали. Выполнив свою задачу с редким проворством и в полном молчании, они оставили его.

Сакр аль-Бар наблюдал за ними, и в его глазах горела всё та же мрачная усмешка. Затем он вновь заговорил, указав на Лайонела, который вскочил, объятый страхом и издавая какие-то нечленораздельные звуки. Гибкие смуглые руки, как клубок змей, обвились вокруг обессилевшего тела молодого человека, подняли его на воздух и повлекли вон из комнаты. Когда Лайонела уносили, его лицо на мгновение оказалось рядом с лицом брата, и глаза отступника, словно два кинжала, впились в побелевшие черты, являвшие собой подобие маски запечатлённого ужаса. И тогда, по мусульманскому обычаю, сэр Оливер хладнокровно плюнул в это лицо.

— Прочь! — проревел он, и тут же в толпе корсаров, запрудивших холл, образовался проход; он поглотил Лайонела и скрыл его от тех, кто остался в комнате.

— Какое кровавое злодеяние вы замышляете? — в негодовании воскликнул сэр Джон.

Он поднялся с пола и угрюмо стоял со связанными за спиной руками, но не теряя чувства собственного достоинства.

— Вы убьёте своего брата так же, как убили моего? — То были первые слова Розамунды, и, произнося их, она встала и выпрямилась.

Лёгкий румянец оживлял белизну её щёк. Она увидела, как дрогнули веки Оливера, увидела, как гнев сбежал с его лица, и на какое-то мгновение на нём появилось спокойное, почти недоуменное выражение. Затем Оливер вновь помрачнел. Вопрос Розамунды пробудил в нём глухую ярость и заставил изменить намеченный план. После её выпада он счёл унизительным для себя приводить объяснения, уже готовые сорваться с его уст, объяснения, ради которых он оказался здесь.

— Кажется, вы любите это… ничтожество, этого мерзавца, который был моим братом? — усмехнувшись, сказал сэр Оливер. — Интересно, будете ли вы так же любить своего жениха, когда получше узнаете его. Хотя, клянусь, меня уже ничто не удивит в женщине и её любви. Да, очень хотелось бы посмотреть. — Он рассмеялся. — Пожалуй, я не откажу себе в этом удовольствии и не разлучу вас. По крайней мере — на время.

Он почти вплотную подошёл к Розамунде.

— Следуйте за мной, сударыня, — приказал он, протягивая ей руку.

Похоже, что именно последнее заявление сэра Оливера и подвигло сэра Генри на действия, заведомо обречённые на неудачу.

«При этих словах, — пишет он, — я бросился между ними, чтобы прикрыть её собой. „Собака! — вскричал я. — Собака, страданиями искупишь ты свои отвратительные деяния!“ — „Страданиями? — передразнил меня сэр Оливер и расхохотался. — Я уже достаточно страдал. Потому-то я и вернулся сюда“. — „Тебя ждут ещё большие страдания, о ты, исчадие ада! — предупредил я его. — За свои преступления ты понесёшь заслуженную кару. Это говорю тебе я, и Бог мне свидетель“. — „От кого же, да будет позволено спросить?“ — „От меня!“ — крикнул я, ибо к тому времени уже пребывал в состоянии неподдельного гнева. „От тебя? — усмехнулся он. — Так это ты собираешься поохотиться на Морского ястреба? Ты, жирная куропатка? Прочь с дороги! Не мешай мне!“»