Морской старик - [2]
Женщина уже улыбалась.
– Лучше бы нам с тобой ехать, Гибелька. Перевяжи своих собак сюда, а то он где-нибудь стукнет нас об дерево.
– Грузовую нарту нельзя ему. Опрокинет и сломает. Ну, да теперь ничего. Большая гора позади осталась, а впереди спуск хороший. Теперь бояться не надо.
Гибелька улыбался и щурил глаза. Подбоченясь, он расставил широко ноги, и в этой позе нивх[9] казался Мите индейцем, о которых он так много читал и которых так хотел увидеть.
По мари дорога была неровная. Нарта часто наскакивала на кочки оголенного мха, и тогда собаки тянули еле-еле.
Въехали в редколесье чахлых карликовых деревьев. Собаки встрепенулись и потянули сильней. Одна за другой они поднимали морды, обнюхивали воздух. Нарта Гибельки уже мчалась; его собаки нетерпеливо взвизгивали.
Вторая нарта тоже не отставала в этом непонятном для пассажиров беге, задевая за деревья, перескакивая через кусты голубики и багульника. Торможение остолом не помогало.
– Да останови их! Привяжись за дерево! – кричала Елена Петровна. – Они убьют нас!
– Держи крепче! – успел крикнуть Гибелька и махнул рукой вправо.
Там толпилось десятка два оленей с большими ветвистыми рогами. Минуту спустя олени ринулись в сторону, собаки свернули с дороги и помчались за стадом.
Отец Мити не умел сдерживать нарту и только хрипло кричал:
– Кай-кай-кай!.. Чуй-й-й![10] Порррр!
Олени мчались по полянке шагах в пятидесяти. И вдруг исчезли, как будто провалились сквозь землю. Собаки круто повернули по их следам. Василий Игнатьевич упал в снег. Нарта соскочила с яра на лед небольшой речки. Затрещали копылья, кузов осел; женщина и мальчик ударились об лед. Псы протянули обломки нарты вместе с путниками поперек речки и запутались упряжью в кустах противоположного берега.
Отец Мити, отряхивая снег, подбежал к нарте.
Елена Петровна, бледная, с посиневшими губами, лежала, откинувшись на подушки. Митя широко открытыми глазами смотрел на мать.
– Митя! – громко сказал отец. – Вылезай скорей из нарты.
Ослабив ремни и приподняв голову женщины, он прошептал:
– Лена, очнись!
– Чего это такое у вас, а-а? Нарта сломалась? – услышали позади себя отец и сын.
В двух шагах стоял высокий и сухой эвенк. На длинных ногах его были мягкие оленьи чулки, на плечах легкая кожаная куртка. Стриженая голова повязана ситцевым платком наподобие шапочки. Под морщинистым лбом смеющиеся глаза. Нос маленький, приплюснут, лицо скуласто. Около него маленькая девочка в расшитых бисером шапочке, халате и торбозах. Ее пухлые щеки блестели, а глаза сквозь узкие щели век удивленно смотрели на Митю.
– Давай помогать буду, – сказал эвенк. – Что, баба твоя шибко испугалась? Бе-да-а с собаками! Что ж, увезу вас на вашу речку. На завод пришел? Поди, рыбу разводить пришел? Нарта ваша пропала. Ничего-о-о… Поднимай бабу! В урасу[11] потащим. Чаю сварит моя старуха, а я оленей, что ли, поймаю. На оленях увезу вас. Вот только как собаки-то твои? Беда с ними! Оленей у меня много.
Митя удивленно смотрел на эвенка.
«Откуда он все узнал? – думал Митя. – Первый раз нас видит, а знает, куда мы едем, знает, что отец рыбовод и что дорогой нам олени встретились».
Елена Петровна очнулась; на щеках ее выступил румянец.
– Где Митя? – спросила она.
Митя подбежал к матери и обнял ее. Маленькая эвенка пододвинулась ближе.
– Откуда эта девочка? Куда мы приехали? А где Гибелька?
– Да, да, где же, в самом деле, Гибелька? – спохватился Василий Игнатьевич. – Ты, друг, не видел еще одну нарту? Гибелька на ней каюрит.
– А-а, Гибелька! У него пестрый передовик? Вот умная собака! Однако, триста рублей стоит; однако, больше стоит. Гибелька? Он придет. К урасе придет. Он знает. Старый каюр. Хороший передовик у него! Такого еще не найдешь. На оленей не пойдет, как твой… Манька, – сказал громко эвенк, – отведи их в урасу, а мы собак привяжем на цепочки, а то олени опять придут.
В урасе было дымно и тесно. Гибелька сидел у очага и курил трубку. Мать Мани готовила строганину из свежего сига.
Елена Петровна неловко уселась на одну из оленьих шкур и усадила с собой Митю.
– Гибелька, у нас нарта сломалась. Вы бы сходили туда, к мужчинам, и помогли им.
– Что ж, помогать-то можно, так можно…
Маня вошла в урасу с охапкой сухого хвороста. Она присела на корточки и, ломая прутья, подсовывала их одним концом в огонь. Это были сучья ивняка; горели они без треска, и дым от них был не такой густой и удушливый. Но все же у Мити и его матери на глазах появились слезы.
Пламя лизало красными языками чайник. У очага стало теплее.
Девочка лукаво взглянула на Митю и подала ему коробочку, полную крупных ягод брусники.
– Маня, – обратилась Елена Петровна к девочке, – сходи к нашей нарте за маленьким чемоданчиком с провизией. Митю надо покормить. Ты понимаешь меня?
Мальчик поднялся со своего места:
– Мама, я пойду, я знаю, какой чемоданчик.
– Иди! Вдвоем больше притащите.
Дети вышли из урасы. Солнце спряталось за гору. Стало холоднее. Освещенные зарей сопки выделялись каждой складкой, как будто были начерчены углем на белой бумаге.
Маня схватила ремень маленькой охотничьей нарты и крикнула:
– Садись, Митя!
