Морские рассказы - [3]

Кипарис лесов Гуаитекас, из которого был сделан каркас «Пумалина», и на этот раз выдержал испытание — судно выпрямилось и двигалось прямо на тень.

— Это «Мария-Анхелика»! — крикнул моторист, осветив фонарем хмелькавший среди гребней пены свинцово-серый борт шхуны — она была меньше нашей, и волны ее швыряли, будто сорвавшийся с причала плот. Вскоре из штурвальной рубки судна появился человеческий силуэт, до нас донесся еле различимый в реве бури голос:

— Да-а-а-йте коне-е-ец!

— Никак не подойти!..

Еще и еще раз раздалась просьба над ревущими волнами, пока Эрнандес не приказал бросить на шхуну канат. Невидимый человек на палубе поймал конец и стал крепить его на баке. Затем вытравил буксирный канат. Все это он проделал один. На шхуне, кроме него, очевидно, никого больше не было.

Наше судно резко сбавило скорость — на «Пумалин» ложилась теперь двойная нагрузка: в носовую часть били волны и шквальный ветер, а с кормы тянул буксирный канат.

— Вот и поди угадай, что тебя ждет в пути. Не бросать же человека в беде, он и так, похоже, остался без команды, — сказал Эрнандес, как только я вернулся на палубу.

Всю ночь напролет длилась борьба со штормом. Капитан «Пумалина» заботился уже не о скорости, а лишь о том, как бы судно не перевернулось. На наше счастье, к утру шторм затих — так же неожиданно, как он обычно налетает в этих широтах. С восходом солнца мы оказались у острова Лагартиха. Небо прояснилось, исчезавшие тучи открыли сверкающий заснеженной шапкой конус вулкана Осорно. Когда мы миновали остров Тенгло, море уже сияло безмятежной синевой, как сияют глаза озорника мальчишки, только что таскавшего за хвост кошку.

На баке «Марии-Анхелики» появился высокий мужчина с седой головой — точно снежный комок, запущенный далеким вулканом, попал ему на макушку. Сложив ладони рук, он поднял их над головой в знак благодарности.

Когда, наконец, «Пумалин» и следовавшее за нами на буксире судно бросили якорь в бухте Анхельмо, хозяин послал шлюпку за человеком на шхуне. Прежде всего незнакомца напоили черным кофе с агуардьенте[1]. Все мы промокли до нитки, а на нем, как ни странно, одежда была почти сухой. Молчаливый и спокойный человек этот как-то загадочно улыбался.

— Я должен передать вас морскому управлению Пуэрто Монтт, — сказал ему Эрнандес.

— Я понимаю.

— Что там у вас случилось?

— Оборвались штуртросы[2], руль отказал.

— А команда?

— Сошла в спасательную шлюпку.

— А вы?

— Я... Что я?

— А вы, значит, пожелали тонуть вместе с судном, как пишут в книгах...

— Нет... — Человек рассмеялся, но тут же умолк и после паузы, улыбнувшись своей прежней загадочной улыбкой, закончил: —Учуяв беду, они струсили, решили удрать.

— Чертовы дети, бросить судно и своего капитана!

— Они не бросали меня... Мне было противно на них смотреть, я велел им сесть в шлюпку и не беспокоиться обо мне. Они, правда, уговаривали меня, однако я ответил, что на судне мне спокойнее.

— Что у вас в трюме?

— Сухой лес.

— А... Лес. Не потонет! А вы откуда сами?

— Из Кемчи.

— И команда тоже?

— Ну что вы... Где там отыскать подобных храбрецов?

Он снова рассмеялся, и смех его был похож на глухой рокот подземной реки.

Спустя несколько дней шедший с юга катер наткнулся у берегов острова Уар на трупы матросов с «Марии-Анхелики». А шлюпка так и пропала — пустая шлюпка в море всегда найдет себе владельца.

Чокнутая с Ролечи

— А... это чокнутая с Ролечи, — сказал мне Эрменехильдо Барриа, который у нас на судне был и за боцмана и кока, и за палубного, поскольку понимал толк в любом деле, тогда как сам хозяин барки «Сирена», некий Андраде, торговец из Пуэрто Монтт, выходил в море, мало что смысля в мореплавании. Барриа — рослый и крепкий мужчина, с жесткими, топорщившимися, как щетка, усами, в которых порой, после обеда, застревала лапша, не то какие-либо иные остатки пищи, — хоть и был уже в возрасте, однако, если случалось запутаться в реях парусу, немедля взбирался наверх, ловко перехватывая руками и ногами мачту. Качало его разве только на суше, когда чересчур нагрузится яблочной чичи[3]. Я служил тогда на консервной фабрике в Кальбуко, арендовавшей барку «Сирена» для транспортировки съедобных моллюсков, которых собирали и очищали от раковин обитатели Чилоэ и соседних островов.

Уже светало, когда мы подошли к Ролече, самому крупному из островов — подводных отрогов Анд, поднимающихся со дна океана у входа в залив Анкуд. Каменистый, усыпанный галькой берег острова здесь образует удобную бухту. Мы бросали якорь и как раз в этот момент заметили на берегу женщину, которая делала нам какие-то непонятные знаки рукой — она то ли звала нас, то ли хотела отогнать прочь, подальше от этого места.

— Чокнутая? — переспросил я.

— Вообще-то она в самом деле больная. Не из тех, что прихихикивают да заманивают к себе прохожих, — вмешался в разговор Андраде.

— Вообще-то она тихая, только изредка на нее находит... больше в полнолуние, говорят, — вернулся к прерванному разговору Барриа, когда мы с ним уже сидели в шлюпке и боцман греб к острову, где я должен был забрать для консервной фабрики очищенное мясо ракушек.

По мере того как мы приближались к берегу, фигура женщины вырисовывалась все отчетливей, хотя в своем вылинявшем на штормовых ветрах черном платье она казалась прибрежным камнем, откатившимся к самой кромке воды. Сидя на корточках, женщина собирала рукой в подоле платья что-то вроде белой гальки и как-то неловко, по-детски бросала ее в воду, отчего издали и казалось, что она не то кого-то зовет, не то с кем-то прощается. Скорее ее можно было принять за хозяйку, рассыпавшую корм цыплятам.