Морские люди - [55]

Милованов расплылся в довольной улыбке. Он понимал, что Петька резвится, что в вахтенный журнал ничего подобного не записывают, это документ, в нем проставляют фамилию несущего вахту оператора, заносят эволюции корабля и цели, само собой — отмечают начало и конец вахты. Потом по этим записям подсчитают часы наработки каждого гидроакустика. Но все равно Милованову было приятно.

Конев, сначала принявший распоряжения товарища за чистую монету, изобразил жирный восклицательный знак, потом в тон Петьке продолжил:

— Еще надо о том, чтобы все на него равнялись. Призыв такой, скажем так. Ставим наш корабельный адрес. Теперь подпись. Матрос Петр Иванов. Отчество надо.

— Зачем еще?

— Отправим в газету. Там опубликуют, да еще по этому адресу гонорар вышлют, у них так принято, я точно знаю.

— Не, не надо, я человек скромный.

Ребята засмеялись. Молодец Игорь, побрил Иванова, так его.

Веселья подбавил появившийся лейтенант Коломийцев. Он остановился у двери и подозрительно спросил, с чего это вдруг изменилась обстановка. Недавно чуть не утопили слезами отсек, теперь готовы обниматься.

— Непорядок, товарищ мичман, слишком широк диапазон действий у ваших ребяток, пора, по-моему раздавать на орехи.

Мичман небрежно показал на экран. Все притихли в ожидании реакции командира дивизиона. Лейтенант подошел, сразу увидел яркую отметку, удовлетворенно произнес:

— Вот она, кумушка, во всей красе…

Петька громко, так, что услышали все, зашептал:

— Милованыч, не будь дураком, проси отпуск, самое время, комдив не откажет. Проси, чего молчишь? Эх, поздно будет! Ну, Колян.

Колян, продолжая вести цель, во весь голос ответил:

— Товарищ лейтенант сами знают кому уже поздно, а кому отпуск будет в самый раз.

— Конев, карандаш мне и бумагу. Такое изречение надо увековечить.

Коломийцев посмотрел на разошедшихся матросов. Он понимал, что это обычная реакция после сложной обстановки и поддержал момент:

— Ваша взяла. Пользуйтесь моей добротой, походатайствую перед командованием. Какие еще будут просьбы, жалобы, предложения?

Конев переступил с ноги на ногу.

— Товарищ матрос, чего желательно вам?

— Мне бы за пульт… — Игорь испугался, что лейтенант не разрешит и торопливо добавил: — нет, не сейчас, попозже.

— Молодец, смело, по-нашему. Товарищ мичман, обдумайте такой вариант. А теперь упорядочьте смену вахт, пусть часть людей отдыхает. Можете сами два часа быть свободны, я здесь побуду. Вопросы?

— Вопросов нет.

— Отлично. Вперед.

— И с песней, — добавил донельзя довольный Петька. Он считал, что отпуск теперь у Милованыча в кармане.

Едва освободившись, Борисов помчался наверх, в каюту.

Петр Иванович сидел за столиком, курил. По его лицу трудно было угадать настроение, во всяком случае ожидаемого уныния Клим не заметил. Значит, слышали ребята звон, да не знали, откуда он. Ну, сейчас все станет ясно. А Карнаухова не мешает наказать. За сплетни.

— О, Клим. Ну как, воюешь?

— Воюем помаленьку. А у тебя как обстановка? Тут такую сказку пустили, будто ты матроса ударил. Честное слово, своими ушами слышал.

— Да плюнь, ерунда. Лучше чайник поставь, не бери лишнего в голову. Ну треснул одного для острастки, за дело.

— Значит, все-таки правда. Знаешь, что люди думают? Ничего не знаешь, сидишь…

Клим вскипел. Боцманюга, ведет себя как на парусном флоте. Хуже, как на галерах. Ему бы еще линек в руки, держиморде. Докатился, старорежимник хренов. А тут переживай за него. Рывком снял китель, швырнул на кресло. Сел. Петр Иванович не ответил, шумно вздохнул, полез в тумбочку за заваркой, достал кипятильник.

Несколько минут прошло в молчании. Подождали, пока закипит вода, разлили чай по кружкам. Первым не выдержал Клим:

— Матросы об этом только и говорят. Я сначала не поверил, а сейчас вижу, что о мордобое правда. Как ты мог, Петр Иванович?

Петрусенко вынул новую сигарету, хотел прикурить, похлопал по карманам в поисках спичек, не нашел, бросил ее в гильзу-пепельницу. Спички лежали возле перекидного календаря, Клим прекрасно их видел, но промолчал. Главный боцман сделал несколько глотков, отодвинул кружку, начал рассказывать.

Во время съемки с якоря Зверев докладывал о длине якорь-цепи за бортом. Уразниязов устанавливал на специальных табличках указываемое число, чтобы командир и вахтенный офицер видели с ходовой рубки, сколько еще осталось выбирать. Петрусенко стоял у волнореза, следил за работой управлявшего шпилем матроса из электромеханической боевой части. Все шло нормально. Через несколько минут якорь показался из воды, но Шухрат зазевался, не расслышал Зверева и тот громко закричал: «Ты что, урюк, заснул? Я тебе русским языком говорю, что чист, ставь ноль».

— Я сначала сделал вид, что не услышал. Знаешь, матрос в запарке, погорячился, мало ли. Ладно, думаю, закончим съемку, поговорю, напомню о вчерашней с ним беседе. Он ведь вечером, перед нашим с тобой сходом тоже обзывал Уразниязова, видимо, невзлюбил парня.

Глаза у Петра Ивановича потемнели. Крупные пальцы сжались, чайная ложечка исчезла в массивном кулаке.

— Но смотрю, он не останавливается. Я прикрикнул. Продолжает. Когда на якорь-цепь наложили стопора, подзываю его к себе. Идет. Нагло так улыбается, когда проходил мимо Уразниязова, то еще и толкнул его в бок, будто случайно. Понимаешь, я почувствовал, что надо ставить точку, иначе далеко могло зайти. Ну и…