Морские были - [46]
Багровое лицо Инхаглика словно окаменело. Он выслушал «доктора» до последнего слова и, опустив голову, сказал:
— Ты прав… Я не могу быть вождём. Пусть меня судят мои воины. Но знай, они не пустят, ни за что не пустят сюда твоих людей.
Медленно, будто огромную тяжесть, он взял ружьё.
— Ты прав и в том, что я доверчив и глуп… Но я никогда не отравлял. Я не настолько подлый… Ты говорил мне, «доктор», что это ружьё подарено на счастье? Я думаю — это счастье, убить врага…
Он вскинул ружьё, целясь прямо в лицо Боба Хайли…
Главному правителю Российско-американской компании Тебенькову, проживавшему последнее время в Константиновском редуте, доложили, что у крыльца его ждёт какой-то индеец. Тебеньков разрешил впустить гостя и приказал кликнуть переводчика. В доме правителя в утренний час всегда были в сборе штурманы прибрежных судов, старшины строительных бригад и зверобойных команд.
Индеец несмело ступил через порог, держа перед собой кожаную сумку.
Переводчик спросил.
— Откуда ты, добрый человек, и зачем явился к начальнику?
— Я пришёл с озера Плавежного, — сказал индеец. — Там, за Плавежным, далеко в горах, погибли семеро русских и один индеец, их проводник. Второй проводник, у которого было русское имя Анатолий, просил передать вам сумку. Этот индеец тоже умер, когда пришёл к реке Тлышитна.
Тебеньков схватился за край стола; длинные седые волосы его разметались…
— Серебренников!.. Штурман Серебренников… Какое несчастье!..
— Но это не выдумка? Это — правда? — строго спросил переводчик. — Что произошло там, в горах? Они потерпели крушение на реке?
Индеец долго молчал, рассматривая комнату. Тебеньков и его помощники, затаив дыхание, ждали ответа.
— Проводник не успел рассказать нам, как это случилось, — наконец вымолвил индеец в раздумье, будто стараясь припомнить какие-то подробности. — Когда мы увидели его на берегу, он умирал. Он потребовал от нас клятву, что эта сумка будет передана русским. Мы дали эту клятву потому, что проводник был верным человеком, а русский начальник был смелым и добрым.
— Они могли погибнуть на порогах, — заметил кто-то из промышленников.
— Нет, — сказал индеец, — я и мои братья думаем, что их убили «вороны». Когда русские поднялись вверх по реке, вслед за ними прошли «вороны» на пяти байдарах. Но я не знаю, правильно мы думаем или нет. Почему бы «воронам» враждовать с русскими?
Дрожащими руками Тебеньков развязал сумку и достал из неё несколько истрёпанных тетрадей.
— Вот и разгадана тайна Медной, — негромко проговорил он, — разворачивая широкий лист бумаги. — Первая в истории карта загадочной реки…
Бережно, как величайшую ценность, он раскрыл дневник штурмана и жадно припал к странице.
— Серебренников дошёл почти до истоков реки… Нужно было иметь великую волю, чтобы пройти все эти бесчисленные пороги и ущелья и умереть ради науки, гордо умереть, победив…
Он встал. Старшины тоже встали со скамьи и медленно сняли фуражки.
— Мы не остановимся, — твёрдо сказал Тебеньков, и голос его прозвучал сурово. — Нет, не остановимся! Ты это знал, штурман… Скоро мы поселимся там, где ты открыл месторождение золота и меди. И всегда будем помнить, кто дал нашей родине эти богатства. Мы будем помнить тебя, штурман!
В Русской Америке
В эту прощальную ночь на берегу залива долго горели жаркие костры… Курские, рязанские, тамбовские мастеровые сидели у костров вперемежку с воинами из племени кадьяков, спорили, смеялись, шутили, пели…
На больших вертелах жарилась свежая оленина. Огромные деревянные блюда медленно переходили по кругу из рук в руки. Артельный повар Афанасий, весёлый здоровенный детина с багровым шрамом на щеке, едва поспевал добавлять угощения: жареную рыбу, ржаные лепёшки, морошку и другие ягоды, дикий чеснок и лук…
Кадьяки угощались степенно, неторопливо, не желая показывать, что голодны. Впрочем, сладкие лепёшки тотчас исчезали с блюд, — для многих из островитян это лакомство было новинкой.
А когда Шелихов подал знак и Афанасий налил по чашке рома, русская и кадьякская песни слились в одну, и предводитель островного племени, — косматый раскрашенный старик, — спросил с улыбкой:
— Смотри, Шелих, наши люди, как братья… Ты не угрожал нам ни оружием, ни огнём, ты пришёл к нам как родной…
— Это потому, Ингалак, что оба мы, — и я, и ты, — хотим, чтобы наши люди были счастливы, — ответил Шелихов.
Вождь наклонил седую голову.
— Я верю тебе, Шелих: ты хочешь моим людям добра. Потому сорок моих молодых воинов с таким желанием уходят с тобой в далёкую Россию. Скажи им слово — и они пойдут с тобой на смерть. Ты можешь быть спокоен, начальник, за русских, что останутся здесь, на берегу. Кадьяки скорее умрут все до одного, но не дадут твоих людей в обиду.
— О, я спокоен, друг мой Ингалак! Я возвращусь через год, и со мною приедут сорок твоих отважных юношей. За это время они станут плотниками, каменщиками, моряками, научатся читать книги, в которых собрана мудрость всех людей… Я привезу сюда ещё русских, и мы построим вместе большие каменные дома, проложим дорогу, возведём мосты… И твоя родина, Ингалак, станет могущественной и богатой.
Они сидели рядом на пёстром коврике, разостланном у костра, молодой русский начальник и седой кадьякский вождь, и оба думали в эти минуты о далёкой России, куда, лишь задует попутный ветер, умчится белокрылый русский корабль.
