Морская амазонка - [12]

— Это влюбленность, — компетентно заявила Фулата.

— Ты хочешь сказать, любовь? — поправила я подругу, думая, что она ошиблась в слове.

— Нет, именно влюбленность. Любовь — это уже проверенное временем, испытания прошедшее чувство. А вот влюбленность — это как раз то, что сейчас с тобой.

— Да? — прошептала я. — Не знаю…

До этого момента я как-то не задумывалась о том, что мое чувство к катамаранщику в коей-то мере связано с любовью. Он мне просто нравится. При чем тут любовь, правильно? Мне нравится смотреть на него в бинокль, любоваться его телом, но за месяц моих наблюдений я ни разу не подумала, что это какая-то разновидность любви. И теперь после слов Фулаты мне стало немного страшно, ведь любовь (ну, или влюбленность) влечет за собой какую-то ответственность, поступки, действия. Получается, мне теперь надо что-то делать? Сказать по правде, мне по душе просто за ним наблюдать. До заявления Фулаты у меня даже не возникало мыслей, что с катамаранщиком мы можем встречаться, разговаривать, гулять. Мне нравится наблюдать за ним со стороны, ничего не требуя от него взамен. Я просто была счастлива, что такой человек существует на свете. По вечерам бегаю на свой пляж и там вспоминаю катамаранщика. И каждый раз от этих сладких воспоминаний хочется взлететь в небо и парить вместе с чайками над морской гладью… А теперь Фулата говорит — влюбленность. Не нравится мне это определение. Слишком оно конкретное и обязывающее. Печать какая-то, а не слово. Нет, так не пойдет. Уж лучше просто «нравится наблюдать».

Я не знала и не знаю о нем ровным счетом ничего — ни имени, ни места проживания, ни номера телефона, знаю только то, что он работает на базе у волнореза. И все. Я не думала о том, что у него есть своя жизнь, наполненная вкусами, привычками, кругом знакомых. Я просто на него смотрела… И испытывала счастье от того, что он есть…

Странно, но я ни разу не видела его в городе, хотя мы, местные, зрительно знаем почти каждого. Может, он не местный? Приехал, как Фулата, на лето, чтобы подзаработать денег?

Впрочем, я никогда и не задавалась целью высматривать его на улицах города. Почему-то мне казалось, что его можно увидеть только на пляже. Вечером засыпала с мыслями о том, что завтра увижу черноволосого парня с выгоревшими прядями у висков, но как-то не догадывалась, что его можно встретить и в городе, последить за ним… С другой стороны, зачем за ним следить? И вообще, если быть до конца откровенной, его образ для меня всегда заключен в рамку, похожую на знак бесконечности — перевернутую цифру «8». И только сейчас, сидя в «Пирамиде», я поняла, что это за рамка. Это — бинокль. Катамаранщик впечатался в мою память через окуляры бинокля.

Ну зачем Фулата устроила мне встряску? Думать теперь буду, переоценивать…

— Что же мне теперь делать? — простонала я.

— А зачем что-то делать?

— Ну, как это? Я же ему сказала… Ой, ты же не знаешь, что именно я сказала, когда заняла очередь за ним!

— Что? С каким сиропом он коктейль любит? — Фулата обнажила в улыбке свои белые зубы.

Я посмотрела на подругу, как на наивного ребенка. Затем склонилась к ней еще больше и монотонно проговорила:

— Я сказала, что ему очень идут его синие плавки.

Фулата замерла на пару секунд, как статуя, с соломинкой во рту. А после этого отмерла и заливисто расхохоталась, — так, что оживленные голоса в соседних кабинках стихли. Потом люди, слышавшие смех Фулаты, демонстративно покашляли и вновь забубнили что-то свое.

— Это правда? — все еще смеясь, спросила подруга. На ее глазах выступили слезы.

— Самая что ни на есть, — мрачно подтвердила я.

— Вот это да!

— Сама не верю, что на самом деле на меня нашло. Не пойму, как у меня только язык повернулся.

— Ты плохо знаешь свой язык, — снова рассмеялась Фулата.

— Хватит тебе прикалываться! — возмутилась я. — У меня тут жизнь, можно сказать, рушится, а ты смеешься.

— Почему это рушится?

— А разве нет? Он меня маньячкой посчитал. Или чокнутой. Или чокнутой маньячкой.

— Он тебе сам так сказал?

— Нет…

— А с чего ты тогда это взяла?

— Не знаю, — растерялась я и внезапно вспомнила: — Ой! Представляешь, а он в ответ на мою фразу о плавках сказал, что мне идет желтый купальник!

— Серье-е-езно? — протянула Фулата.

— Да! Я сама в шоке была. И пребываю до сих пор.

— Так тем более, жизнь не рушится, а строится! Жди продолжения вашего разговора.

— Думаешь, будет продолжение? — с замиранием сердца спросила я.

— Конечно! Если он сказал, что тебе идет желтый купальник, значит, он уже давно на тебя обратил внимание. И самое пристальное.

— С чего ты это взяла, про «пристальное»? — Мне стало как-то трудно дышать.

— У мужчин психология особенная. Например, они не заметят, если женщина придет на работу в сережках новых. У них реакция одна — или нравится ее вид в целом, или не нравится. Мелочей они не замечают. Но этот твой кара… ката… в общем, парень, понял не только то, что ты ему нравишься, но еще и запомнил цвет твоего купальника. Это говорит о многом.

— Так я только в этом купальнике на работе и хожу, — стала спорить я, хотя заверения Фулаты были мне по душе. — Было бы странно за целый месяц не обратить внимания на то, что он желтый. Желтый сам по себе заметный цвет — потому форма наших спасателей и желтая. Я весь день на виду — то на вышке стою — попробуй, не заметь вышку и желтое мелькающее пятно сверху, то пляж прочесываю. На катамаранщике почти постоянно надеты очки от солнца — вдруг он весь день за «желтым пятном» наблюдает, как и я за ним в бинокль? Глаза же его закрыты, не видно, куда направлены…