Морок - [13]

У Виктора впервые за все время бесплодных поисков потеплело на душе, однако он ни на секунду не мог позволить себе расслабиться и забыть о главном. Пообещав теще, что Джей позвонит сама, как только связь наладится, он дал отбой.

По прошествии суток он набрал номер домашнего телефона. Вот тут сердце все-таки засбоило, но после четвертого или пятого гудка опять выровнялось в ледяном спокойствии.

Осунувшийся, почерневший, Виктор вернулся в Лондон. Он уже ничего не чувствовал и не переживал. В груди застыла ледяная глыба.

Он вышел на работу. Сотрудники с островной холодной деликатностью старательно делали вид, что ничего не замечают, и не задавали вопросов. Единственный человек, который заставил бы его выложить все — Гарри, — к счастью, уехал в командировку на Ближний Восток. Виктор чувствовал, что с ума сойдет от боли, если ему придется что-то рассказывать о случившемся.

Ее мать не звонила, и Виктор этому только радовался: он не представлял себе, что ей сказать. О детях он не беспокоился: если что-нибудь случится, она сразу даст знать. Он был уверен, что Джей сама нашла способ связаться с мамой. Что именно она сочинила, дабы не тревожить пожилую женщину, Виктор не представлял. Поэтому молился про себя, чтобы теща не объявлялась подольше, пока… пока ситуация… Он уже не думал: «Уладится», но хотя бы как-то определится.

* * *

Размеренно текли дни, недели.

В студии замечали, что Виктор меняется. Во всем его поведении появилась глухая отчужденность. Он стал холоден и сух в общении. Резок с начальством. Строгость, которую он и в прежние времена проявлял к подчиненным, теперь почти не скрадывалась мягким юмором. Тем не менее наблюдатели сходились в том, что при всех внешних изменениях поведения Виктор по-прежнему внимателен к людям и к нему всегда можно обратиться с просьбой: если проблема серьезная, он не откажет в помощи. Честно говоря, если раньше Виктор был отзывчив от того, что жизнь его была наполнена счастьем, то теперь он с тайным удовольствием брался помогать в решении чужих проблем, так как они хотя бы ненадолго отвлекали его от собственного несчастья.

Жена еще дважды давала о себе знать.

Однажды от нее пришла длинная телеграмма из Белфаста. Она писала, что забыла номер телефона, а адрес вот еще помнит. В каждой фразе он слышал полузабытый родной голос. Ледяная глыба в его груди сдвинулась и заворочалась.

Он, конечно, рванулся в Ирландию. Он носился сначала по Белфасту, а потом и по всей провинции. Его очень английская внешность, его оксфордский выговор, лондонские номера его дорогой машины отнюдь не способствовали поискам. Передач его студии здесь никто не смотрел. Он плевал на все: на косые и злые взгляды, на опасность ночных прогулок, на заборы и баррикады, перекрывающие улицы, — и шел напролом. И он напал на ее след! Но след этот стремительно растаял в морском порту. Когда Виктор удостоверился, что ниточка оборвалась невосполнимо, с ним ничего особенного не произошло. Он посидел полчаса, опустив руки и голову на руль, в ожидании парома. Усталость последних дней немного отступила, и он деловито покатил обратно в Лондон. Хуже ему не стало: хуже было некуда. Хотя…

После Белфаста Виктор почувствовал неодолимую потребность услышать голоса своих детей. Будто вынырнув ненадолго из глубокого забытья, он внезапно осознал, что длительное молчание их бабушки с каждым днем все меньше походит на счастливую случайность. Он решился позвонить в Россию. Московский номер тещи отвечал пустыми гудками. Номера ее мобильного телефона не существовало в природе: служба сотовой связи исправно сообщала, что «неправильно набран номер», и предлагала повторить попытку. Он повторял. Затем он попросил Гарри, который к тому времени уже приехал и все от него узнал, слетать в Москву и выяснить, в чем дело. Друг вернулся с серым лицом и с появившейся в волосах сединой. Долго не мог начать говорить, глядя на Виктора с сочувствием и растерянностью.

Гарри поставил на уши московскую милицию, ФСБ, посольство Великобритании. Где пользовался официальными каналами, где дружескими связями.

В Москве никогда не проживала женщина с биографическими данными тещи Виктора. В подмосковном дачном поселке не существовало дома, который принадлежал ее дочери. В посольстве не были зарегистрированы дети Виктора. Ни в этом году, ни в прошлом, ни в позапрошлом, когда они ездили вчетвером, потому что Виктор специально брал отпуск в июне, и когда он сам носил в посольство их документы.

Виктор, вопреки опасениям Гарри, не дрогнул от чудовищной новости: тяжелое наваждение стало привычным фоном его существования. Он и не удивился. Он этого ожидал: Джей исчезла, и ушли все, кто появился в его жизни благодаря ей. Они все исчезли, и теперь из цепи дурацких совпадений, из затянувшейся игры случайностей это превратилось в факт его новой жизни.

В тот же день Виктор дал объявление о продаже дома со всей обстановкой. Он назначил заведомо низкую цену, так что в течение недели покупатели нашлись, и сделка была оформлена. Новое жилье Виктор купил в фешенебельном доме современной планировки. Это была двухуровневая квартира на третьем и четвертом этажах. Никаких палисадников с садовыми калитками и скамейками, никаких витражей на окнах, вместо лестницы с широкими деревянными ступенями — сверкающий лифт. Когда Виктор входил в свою новую квартиру со спортивной сумкой через плечо, в которой лежало все его имущество, оставшееся от прежней жизни, у него, как в день исчезновения жены, болело сердце — холодной, режущей болью. Когда он захлопнул за собой дверь, сел на мягкий, стильный диван и включил новости по Би-би-си, боль прошла.