Морковку нож не берет - [101]

Роман Петрович. Только во сне.

Нина Львовна. Покричал бы ты у меня не во сне!

Роман Петрович. «Больной возбужден в пределах постели». Аментивный синдром. Мне снятся кошмары.

Нина Львовна. Что же тебе снится такое?

Роман Петрович. Разве запомнишь?

Нина Львовна. Кричишь, а не запоминаешь.

Роман Петрович. Ты все сказала?

Нина Львовна. Нет, не все.

Пауза.

Роман Петрович. Ну, давай, давай, я слушаю.

Нина Львовна(собирается с мыслями). Это было давно. Мы были молодыми... Нет, не так. Был апрель. Дни становились длиннее. Солнце светило. Уже продавались мимозы.

Роман Петрович. Нина, мне не надо лирики. Мне надо действие. Экшен, экшен! Действие и прямую речь.

Нина Львовна. А если ты будешь критиковать, я вообще не скажу ни слова.

Роман Петрович. Хорошо. Продолжай.

Нина Львовна. За мной ухаживал Потоцкий. Я была молодая, красивая. Он хотел жениться на мне. А у меня не было туфель. То есть не было выходных... Совсем выходных... Нас пригласили Васильевы. Я попросила туфли у сестры. У нее были. Она дала.

Роман Петрович. И что она при этом тебе сказала?

Нина Львовна. Она сказала: «Нинка, оторвешь каблук, на твоей голове чинить буду!»

Роман Петрович. Очень хорошо.

Нина Львовна. Гостей было много. Было весело. Танцевали. Пели. Я ни на кого не обращала внимания. Со мной был Потоцкий.

Роман Петрович. И что он тебе говорил?

Нина Львовна. Ниночка, ты такая хорошая, ты такая красивая, с тобой так радостно...

Роман Петрович. Отлично. А ты?

Нина Львовна. А я говорила: «Потоцкий, давай убежим!»

Роман Петрович. А он?

Нина Львовна. А он — ничего. Он остался. Потом, когда все подвыпили, раскрепостились, тут уже ты проявился... во всем блеске. Я тебя даже не замечала до этого. Сидит хмырь, и пусть сидит.

Роман Петрович. Я что-то сказал?

Нина Львовна. Ты сказал: «Наполним бокалы, друзья!»

Роман Петрович. Нина, просто отлично! Ты молодец!

Нина Львовна. И наклонился ко мне...

Роман Петрович. И сказал?

Нина Львовна. И сказал: «Мадмуазель, разрешите...»

Роман Петрович. Отлично!

Нина Львовна. И снял мою туфлю!

Роман Петрович. Блеск!

Нина Львовна. И наполнил шампанским!

Роман Петрович. Брависсимо!

Нина Львовна. И сказал... и сказал... ты сказал: «Друзья! Я пью за самую красивую женщину из всех красавиц, которых встречал на белом свете!»

Роман Петрович. Брависсимо, Нина! Кино! Кино! Феллини бы меня похвалил!

Нина Львовна. И выпил!

Роман Петрович. Нинка, ты гений! Ты гений! Ты гений!

Нина Львовна. Я была молодая, глупая. На меня такие жесты могли еще производить впечатление.

Роман Петрович. Ну а он?.. он что сказал?

Нина Львовна. Потоцкий? Что сказал он, уже не имело никакого значения.

Роман Петрович. Ниночка! Как я тебя люблю! Солнце мое, Нинуль...

Нина Львовна. А потом ты стал говорить «вот именно».

Роман Петрович. Вот именно?

Нина Львовна. И я стала говорить «вот именно».

Роман Петрович. Вот именно.

Нина Львовна. Вот именно, Рома. Так и живем.

Пауза.

Роман Петрович. Нет, Нина, я тебя люблю, как никого никогда не любил. Ты даже не можешь представить всю глубину... Столько лет, и хотя бы на йоту... Хоть бы на йоту уменьшилось... Нина! Я — твой! Ты — моя! Моя! Ты!

Нина Львовна. Не надо, Рома, мне не нравится, когда ты произносишь подобные тексты.

Роман Петрович. А тебе вообще мои тексты не нравятся.

Нина Львовна. Если бы мне нравились твои тексты, ты бы уже давно перестал писать.

Роман Петрович. Это женская логика. Нам недоступна.

Нина Львовна. А ты работай, Рома, работай.

Роман Петрович сел за машинку.

Роман Петрович(глядя на белый лист бумаги). Сейчас. (Сосредотачивается.)

Нина Львовна. Вообще-то, при здравом размышлении... в этом есть что-то... от извращения.

Роман Петрович(не отрывая взгляда от бумаги). Да? В чем же тебе видится извращение: в том, что я пил из туфли, или в том, что из туфли твоей сестры?

Нина Львовна. Я бы сказала не так. (Но как — не говорит.)

Роман Петрович. Нина, ты не права. Ты гений. (Все так же глядит на бумагу.)

Пауза.

Нина Львовна. «А знаешь, как я жила в девушках?»

Роман Петрович(не заметив подвоха). Как?

Нина Львовна. «Вот я тебе сейчас расскажу. Встану я, бывало, рано; коли летом, так схожу на ключик, умоюсь, принесу с собой водицы и все-все цветы в доме полью...»

Роман Петрович. Какие... цветы?

Нина Львовна. «У меня цветов было много, много. Потом пойдем с маменькой в церковь, все и странницы, — у нас полон дом был странниц да богомолок. А придем из церкви, сядем за какую-нибудь работу, больше по бархату...» Надо же, помню!.. «...По бархату золотом, а странницы станут рассказывать, где они были, что видели, жития разные, либо стихи поют».

Роман Петрович. «Бесприданница».

Нина Львовна. Сам ты бесприданница! «Так до обеда время и пройдет». Есть хочется. Ты почему не печатаешь?

Роман Петрович. Тебя слушаю. (Догадался.) «Гроза».

Нина Львовна. Давно бы напечатал что-нибудь.

Роман Петрович. Давно не печатал. Не начать.

Нина Львовна. Разучился?

Роман Петрович. Не знаю. Нет. Но бумага... Она... (Отодвигается от машинки.) Нина, ты гений. Как я тебя полюбил. (Встает, подходит к стене, берется за вьюшку.)

Нина Львовна. Не открывай! Зачем?

Роман Петрович. Не буду. (Отходит.) Мы туда не пошли. Мы молодцы. Бог нас уберег... Вот что, Нина: пусть это будет все с Двоеглазовым. Что ты рассказала.