Морена - [108]

Папа чеченцев, Аслан Худоев — жил в самом богатом районе Одессы, в трехэтажном особняке. Как то раз — он в лицо оскорбил Сакарелидзе, губера — и тот умылся.

Худоев — когда Токарев приехал — как раз жарил шащлык, сам. Обалденные запахи разносились по двору, улыбались автоматчики — мяса много, достанется и им. У Худоева папа держал придорожную закусочную, пошел вверх, когда дядю назначили главой районной администрации…

— А запах…

— Гость в дом Аллах в дом. Садись, сейчас будет.

В отличие от прежних чеченцев — люди Кадырова были показательно набожными. Показательно в том же смысле, что и русские — они выстаивали намаз, а потом отправлялись пить водку…

— Что надо, Токарев? — спросил Худоев, обмахивая мясо опахалом — слышал, у тебя проблемы?

— Не дождетесь — отреагировал Токарев — комплекс Приморская. Шанибов.

— А?

— Помнишь то дело?

— Какое дело?

Токарев покачал головой.

— Не надо, Аслан. Когда вы налоговика припугнули. Я тебе еще пятнадцать штук отдал за беспокойство…

— Возможно. И?

— Веселовский, тот налоговик — в Киеве. Показания дал.

— Какие?

— Какая разница, какие?! Они и тебя и меня утопят.

— Меня не утопят.

Токарев заподозрил неладное.

— Почему?

Вместо ответа — Худоев взял с центра три палки с мясом, положил перед Токаревым.

— Ешь.

— Почему ты так уверен, что тебя не утопят?

…

— Тут был Резницкий, да?

…

— Что он тебе пообещал?

…

— Что у тебя проблем не будет?

Худоев пожал плечами.

— Аслан, мы с тобой не первый год знакомы, да?

Аслан покачал головой.

— Не так, Токарев. Совсем не так. Я человек восточный. С тобой я знаком, да. Но с начальником полиции я знаком дольше. И с начальником налоговой — дольше. И с начальником уголовки — дольше. И заметь — с начальником уголовки я знаком дольше, чем с тобой лично, понимаешь, Токарев?

Токарев отодвинул стул и встал.

— Пожалеешь.

— Да ты ешь мясо. Барашек еще час назад бегал.

— Спасибо, сыт. Знаешь, Аслан, есть такая поговорка — в говне брода нет. И ты только что в это говно вступил…

* * *

От чеченцев — Токарев поехал домой…

Он жил в довольно приличном и новом комплексе «Радуга» — достаточно приличном, чтобы жить со всеми удобствами, и достаточно дешевом, чтобы к нему не возникало вопросов связанных с источниками происхождения денег на покупку жилья. Фары — привычно осветили дом, шлагбаум… он почему то не открывался, и Токарев вышел чтобы открыть его вручную. Рядом стоял большой фургон, около него — парень ссорился с девушкой, он кричал на нее на каком-то непонятном языке — а она отвечала на русском, но при этом они как-то понимали друг друга. Пьяными они не были — ни тот ни другой, разговор шел за какие-то деньги. Когда Токарев подошел к шлагбауму — парень ударил девушку, та пошатнулась — и Токарев решил, что пора вмешаться.

— Стоять! — крикнул он, и сделал шаг навстречу. Потом еще один и еще.

В фургоне с грохотом прокатилась по рельсам дверца — и на груди Токарева появилась красная метка лазерного прицела.

— Садись в машину… — сказали по-русски.

Прежде чем он успел что-то предпринять — тот парень у машины ударил его в пах и освободил от кобуры с пистолетом…

* * *

Токарев — работал в милиции (потом в полиции) почти уже пятнадцать лет, начинал на земле, что было сейчас редкостью — и потому мало чего боялся. Он знал уголовников, знал их натуру, их нрав, знал, что от них можно ждать. Знал он и собственных коллег, которые в последнее время от уголовников отличались несильно, знал собственное начальство и чего от него можно ожидать (только плохого) — короче говоря, Токарев был прохаванным ментом, которого ничем в жизни не удивишь.

Но вот сейчас он испугался. И сильно. Потому что он понял, что те, кто его захватил — не братва, не уголовники. Это — террористы. Люди принципиально иной породы, иной мотивации. С которыми не договориться — никак.

Бусик, в который его затащили — двигался. И куда его везли — он не знал. Его приковали его же наручниками к потолку машины, и он так и стоял. При каждом рывке машины — руки болели.

С ним — в фургоне было двое. Оба в масках. Только тот факт, что они были в масках — хоть как-то сдерживал его страх. Если в масках — скорее всего не убьют. Если бы собирались убить — засветили бы, скорее всего, рожи.

Но все равно было страшно.

У того, что был перед ним — был автомат. Калашников, с глушителем, лазерным и коллиматорным прицелами — такие изредка промелькивали в репортажах из зоны АТО. Он был одет в черные карго-штаны и черную куртку — флиску с капюшоном. Если сказать, что вид был устрашающий — это значит, не сказать ничего.

Второй — постоянно находился у него за спиной.

Первый — при свете фонарика — разобрал на столике, который был в фургоне (видимо, когда то он принадлежал службе доставки) документы из его карманов. Посветил на права.

— Полковник Токарев Владимир Петрович… — сказал он, не спрашивая, а констатируя факт.

Токарев вздрогнул. Несмотря на маску, он сразу понял, кто это. Спрашивали по-русски — но не на украинском русском, и не на одесском русском — а на настоящем русском, даже не крымском. Русском, на котором говорят русские, академически правильном и чистом.

Русские!

К русским — у Токарева было странное отношение, и оно совпадало с настроением многих в Одессе. С одной стороны, если бы Токарева спросили, кто он — русский или украинец — он бы сам определил себя как русского — если дело, конечно, было бы не на собеседовании с очередной аттестационной комиссией. Украинцем он себя в душе не считал, как не считал и Одессу украинским городом — украинского, откровенно говоря, тут мало было, почти совсем ничего. Почти три десятка лет, прожитых в украинской державе — наполнили Токарева весьма мрачными мыслями о ее возможном будущем… точнее, его отсутствии. Токарев, как и все более — менее умные люди в Нэзалежной понимали, что бесконечно эта вакханалия продолжаться не может. Если воровать, воровать, воровать, воровать, и ничего не вкладывать, не производить — то может, рано, может, поздно — но ресурс кончится. И начнется развал государства — всамделишный, а не тот опереточный, которым все время пугали. Развал, когда будут бить не по паспорту, а по морде, когда те кто вынужден здесь оставаться — возьмут оружие и придут поговорить по душами с теми, кто не успел на последний самолет, поговорить за жизнь и за страну — и никого уже не будет колыхать, честно ты бабки заработал или наворовал. Убивать будут не за что-то конкретно, а вообще — за то, что у тебя есть дом, джип, за то, что ты откосил от АТО потому, что у тебя были деньги, да и просто так — за то, что ты живешь лучше, чем живут они. Развал этот — по уму можно было предотвратить только одним способом — присоединиться к России, как Крым. Потому что сами они уже ничего не сделают, потому что в дерьме — брода нет.