Море Осколков: Полкороля. Полмира. Полвойны - [2]

Мать Гундринг поцокала языком:

— Служителю впору любое знание, ибо обуздать возможно лишь познанное. Назовите шесть Высоких богов.

— Матерь Море и Отче Твердь, Матерь Солнце и Отче Месяц, Матерь Война и…

Грохнув, дверь распахнулась настежь, и ветер-искатель ворвался в покои. Огненные завитки в очаге встрепенулись, так же как Ярви, и заплясали, озаряя бликами сотню и сотню пузырьков и склянок на полках. Фигура входящего запнулась о порог, задевая охапки сухих растений, закачавшихся, словно висельники.

Это был Одем, дядя Ярви. Мокрые от дождя волосы липли к его бледному лицу, и одышливо вздымалась грудь. Широко распахнув глаза, он уставился на Ярви и открыл рот — но не издал ни звука. Тут и без дара сопереживания ясно, что его сгибает гнет тяжкой вести.

— Что такое? — сорванно каркнул Ярви, страх сдавил его горло.

Дядя упал на колени, руками в несвежую солому. Он склонил голову и тихо, хрипло выговорил два слова:

— Мой государь.

Вот так Ярви узнал, что его отца и брата не стало.

Долг

Они вовсе не выглядели мертвенно.

Только очень бледно — на двух холодных каменных возвышениях, в холодном зале, в натянутых по локти саванах, у обоих на груди блистали мечи. Ярви все ждал, что брат вот-вот скривит во сне губы. Что отец распахнет глаза и окинет его знакомым презрительным взглядом. Но нет. Больше ни тот, ни другой так делать не будут.

Смерть раскрыла перед ними Последнюю дверь — из ее притвора не выходят обратно.

— Как это случилось? — с порога заговорила мать. Голос ее, как всегда, не дрогнул.

— Их предали, о королева, — прошептал дядя Одем.

— Я больше не королева.

— Конечно… прости, Лайтлин.

Ярви вытянул руку и мягко дотронулся до отцовского плеча. Холодное. Интересно, когда в последний раз он прикасался к отцу? Хоть раз прикасался? Он почти наизусть запомнил последний их разговор. Несколько месяцев тому назад.

Мужчина сечет косой и рубит секирой, говорил отец. Мужчина налегает на весла и вяжет тугие узлы. А главное — мужчина носит щит. Мужчина держит строй. Мужчина встает бок о бок со своим соплечником. Разве мужчина тот, кто ни на что из этого не способен?

Я не просил себе полруки, сказал тогда Ярви, как обычно стоя на полосе выжженной земли в битве между стыдом и яростью.

А я не просил себе полсына.

А теперь король Атрик был мертв, и его королевский венец, ужатый кузнецами в короткий срок, тяжело давил Ярви на лоб. Куда тяжелее, чем полагалось тонкому золотому ободку.

— Я спрашиваю, как они умерли? — повторила мать.

— Они отправились обсуждать мировую с Гром-гиль-Гормом.

— С проклятыми ванстерцами мириться нельзя, — пробасил Хурик, Избранный Щит матери.

— Мы обязаны свершить месть, — произнесла мать.

Дядя попытался развеять бурю.

— Вначале идут дни скорби. Верховный король запретил объявлять войну, пока…

— Месть! — Ее голос кромсал, как битое стекло. — Скорую, словно молния, жгучую, словно пламя.

Ярви украдкой взглянул на тело брата. Вот кто и скор, и жгуч, вернее — был прежде. Толстошеий, крепко сбитый — у него уже пробивалась темная, как у отца, борода. Не похож на Ярви всем, чем только можно. Брат любил его… скорее всего. Любовью с кулаками, где протянутая рука дружбы обычно предвещала оплеуху. Так любят того, кто обречен вечно пред тобой ползать.

— Месть, — рыкнул Хурик. — Ванстерцы нам заплатят сполна.

— Да провались пропадом эти ванстерцы! — воскликнула мать. — Надо принудить к послушанию наших. Надо показать им, что юный король тверд, как железо. А когда они с радостью покорятся, вот тогда и горюй, пусть хоть Матерь Море разольется от слез.

Дядя тяжело вздохнул.

— Стало быть, месть. Лайтлин, а он-то — готов? Он же не воин…

— Готов — не готов, а сражаться будет! — отрезала мать. Рядом с Ярви люди нисколько не стеснялись его обсуждать — будто он не только искалечен, а и оглох. Его внезапный приход к власти, похоже, никого не вылечил от этой привычки. — Начинайте приготовления к большому набегу.

— Где мы ударим? — спросил Хурик.

— Знай одно — ударим. Оставь нас.

Ярви услышал стук двери и тихие шаги матери по холодным плитам.

— Хватит плакать, — проговорила она. И только сейчас Ярви осознал, что глаза его полны влаги, и вытер их, и ему стало стыдно. Ему вечно было стыдно.

Мать обхватила его за плечи.

— Выпрямись, Ярви.

— Прости, — проронил он, пытаясь на манер брата выпятить грудь. Он вечно просил прощения.

— Теперь ты — король. — Она поправила съехавшую застежку его плаща, попыталась пригладить блекло-соломенные волосы — коротко подрезанные, но все равно непослушные, и прислонила к его щеке прохладную ладонь. — Никогда не проси прощения. Ты перепояшешься мечом отца и поведешь воинов в набег на Ванстерланд.

Ярви сглотнул. Одна мысль идти в набег бросала его в ужас. А самому вести его?

Одем, должно быть, разглядел его страх.

— Я буду вашим соплечником, государь. Мой верный щит всегда рядом. Пока хватит сил — я помогу во всем.

— Спасибо, — прошептал Ярви. Кто бы помог ему уплыть в Скегенхаус, чтобы после испытания на служителя тихо жить в тени, а не гореть на виду у всех от стыда? Но эта мечта — уже прах. Сродни скверно замешенной известке, рассыпаться в мелкие крошки — удел всех его упований.