Море - [135]

— Что ты тянешься? У меня тоже есть руки. Поставь на стол коробку и займись своим делом.

Жена втянула голову в плечи, быстро поставила коробку и, как побитая собака, выскользнула из комнаты.

— Не то перекосилась эта елка, не то черт знает что с ней такое. Нет вида, — недовольно ворчал Татар, спускаясь с лестницы.

— Ирен, — громко позвал он жену, — где ты, к черту шляешься в такую минуту? Почему не украшаешь елку? Я сам все должен делать?

Жена испуганно вошла, принялась неумело и торопливо привязывать конфеты к веткам. А Татар вышел из комнаты и захлопнул за собой дверь.

Он отправился в холл, разлегся там на диване и, глядя в потолок, погрузился в раздумье. Неужто это конец?! Придется всего лишиться: виллы, денег, легкой жизни — и бежать. Но что это за мысли? Почему конец? Ведь он же уедет с деньгами, с золотом. Если кончится война, поживет в свое удовольствие. А вдруг Ремеры начнут искать? Эх, пусть себе ищут. В крайнем случае он пропишется под чужой фамилией, только бы выбраться отсюда. Гм, Ремеры. Вот уже несколько дней его терзает неприятное чувство из-за письма. Жена Императора переслала ему записку. Она живет в Обуде, на кирпичном заводе, и просит оказать помощь, иначе ее увезут дальше. Татара нисколько не тревожили ни арест жены Императора, ни ее отправка в Германию; больше всего он был обеспокоен тем, что она все еще здесь, так близко, в Обуде. Он уже несколько месяцев считал, что после обыска в квартире Ремера эту госпожу давно увезли в Германию или Австрию или даже повесили. Если она содержится на кирпичном заводе… оттуда тоже ей не выбраться. Но тем не менее он не мог спать спокойно. А что, если она смогла достать шведский паспорт или вмешались лондонцы и она спасется, придет сюда, увидит, как он устроился в ее вилле, станет искать драгоценности, еще, чего доброго, помешает ему в последний момент… Надо будет завтра же утром распрощаться с этим проклятым местом.

— Дюри, тебя спрашивают, — заглянула к нему жена.

— Что… что ты хочешь?

— Пришла дворничиха и говорит, что тебя ищет какая-то женщина.

Татар побледнел как смерть и вскочил с дивана.

— Не пускайте ее… Никого не пускайте, я никого не знаю, какое мне до нее дело, прогоните прочь…

Жена пожала плечами и с испуганным видом вышла на кухню. Дворничиха покачала головой.

— Может, я все-таки ее пришлю, она сама лучше все объяснит.

— Нет… Если мой муж не желает, знаете, какой он?

Дворничиха повела плечами и прокричала вниз:

— Идите себе с богом.

Габи Кет и маленькая Жофи в страхе цеплялись за ограду. Женщина уже давно ушла. Она только вызвала дворничиху и тотчас же оставила детей на произвол судьбы. А что ей оставалось делать? К рассвету она должна добраться к себе домой в Кишпешт, ведь у нее дети заперты в квартире, а кругом не умолкает грохот орудий… Женщина еще раз оглянулась у перекрестка, и ей показалось, будто открылась калитка. Ведь они же пришли к знакомым. Двое таких крошек, что они ищут ночью на улице? Ох, все, что делается в мире, близко к сердцу принимать нельзя…

Двое малышей так и не поняли, что им прокричали из виллы. Некоторое время они еще плакали под оградой, голодные и сонные. Затем Жофи, громко всхлипывая, сказала:

— У меня есть тетя… тетя Жофи. Она живет возле рельсов.

— Каких рельсов?

— А где ходят поезда. Из ее окна видно, как дымит паровоз.

— Тогда это Западный вокзал, — обрадованно проговорил Габи.

— Верно. Вокзал.

— Пойдем туда.

— Пойдем.

Вниз идти было легче. Когда они спустились, уже светало. Оба так устали, что буквально засыпали на ходу, повесив головы и раскачиваясь вправо и влево, как пьяные. Жофи то и дело спотыкалась, обессиленная, садилась на камень, но Габи тащил ее все дальше и дальше. Если же Габи опирался о дерево или усаживался на кучу щебня, девочка со слезами упрашивала его не останавливаться. Тетя Жофи — родная сестра ее матери, у нее трое малышей, она даст им покушать, у детей есть игрушки, деревянная кукла и лошадка, только бы скорее добраться туда.

Двое мужчин в гражданской одежде и военных фуражках показали им дорогу к Дунаю. Если удастся выйти на Дунайскую набережную, останется только проскочить мост, а там уже недалеко и Западный вокзал.

— Так-то оно так, — ответил дядя в гражданской одежде, — но по какому мосту, глупенькие, вы пойдете, ведь моста Маргит уже нет. Да, его нет. Хотя не беда, переедете на пароме. Вы только доберитесь до моста, детки, а там уже пустяки.

Светало. Из темноты вырастали стены домов, но развалины теперь казались особенно странными и дорога — еще более бесконечной. Сколько тысяч шагов надо сделать ребенку, чтобы дойти от площади Сены до площади Палфи?!

По Дунайской набережной извивалась длинная колонна. Люди шли медленно, тяжело. Габи обрадовался: они, наверное, спешат к парому. И, напрягая все силы, дети устремились за колонной.

Колонна остановилась. Послышались крики, причитания, напоминающие протяжную, скорбную, жуткую песню. Дети оторопело попятились назад, до того страшной и грозной показалась им эта предрассветная картина. Над Дунаем полз туман, небо, вода, земля — все сливалось воедино.

Дети снова, но теперь уже осторожно стали приближаться к колонне. Но что это? Люди раздеваются на берегу реки. Что они, с ума сошли? Купаться собираются? Вооруженные винтовками нилашисты в черной форменной одежде и с повязками на рукавах — им они знакомы, приходилось видеть уже не раз — окружали толпу.