Море бьется о скалы - [8]

— Не отнимем! Дунька! — насмешливо бросил курносый паренек, которого многие ласково называли Васьком. Свободно растянувшись на пустующих нижних нарах головой к проходу, он откусывал понемногу хлеб, обильно запивая его водой из котелка. — Я, братцы, новые эрзацы придумываю. Фрицы заменяют муку опилками. А вода разве хуже опилок? Ни капли. Они, гады, должны мне спасибо сказать.

— А желудок что скажет? — буркнул Дунька, не отрывая и на секунду от своих кусочков сожалеющего взгляда.

— Желудок? — Васек улыбнулся. Белые ровные зубы еще больше оттенили худобу и изможденность курносого лица юноши. — Желудок теперь врагом стал, его надо обманывать.

«Это правда, врагом стал», — машинально, как с чем-то неопровержимым, согласился Степан. Он старается есть хлеб как можно медленнее, экономнее, чтобы продлить удовольствие. С непостижимой быстротой кончилась пайка, отправлены в рот мельчайшие крошки, а желудок требует еще. Ничего не признавая, требует так, что впору завыть волком, вцепиться зубами в нары…

Степан всячески старается не думать о еде. Но возможно ли это?

Он бредет из комнаты.

Жорки нет. Тот с самого утра держится особняком, Степана будто не замечает. Получив пайку, Жорка, отвернувшись, долго смотрел на нее, съел довесок не больше кусочка пиленого рафинада, а остальное, завернув в тряпицу, спрятал в карман и куда-то ушел.

Около барака скучились пленные. От холодного, сырого ветра они втягивают в плечи головы, жмутся к стене, в затишье.

Как на зов, клубясь и обгоняя друг друга, спешат на всех парусах рыхлые синеватые облака. Солнце, будто играя в прятки, то скроется за облаками, то с радостным сиянием выглянет. И там, куда падают лучи, мир мгновенно преображается. Вот засверкали нержавеющей сталью изломы мокрых гор, запламенел на склоне ковер опавшей листвы, а дома стали нарядными, как девушки в праздник. Синие, голубые, красные, желтые под крутыми этернитовыми крышами, с верандами и легкими от крытыми балкончиками, одни из них прижались к скалам, другие затаились под деревьями. Веселыми фигурными окнами с осторожным любопытством смотрят сквозь кружево оголенных ветвей на неожиданных пришельцев. Кто они, откуда? И почему в яме, которая извечно пустовала, затянутая зеленою пленкой гнили?

Самым отважным из домов оказался двухэтажной серебристый красавец, похожий на корабль. Он встал на плоском выступе так, что опоясывающая его веранда нависла над отвесным каменистым обрывом ямы.

Полоса животворного света скатывается, наконец, с гор в яму. Пленные подставляют ласковым лучам свои лица. Теперь особенно стала заметной изможденность людей. Щетинистые, запавшие щеки, тонкие и морщинистые, как у общипанных цыплят, шеи и голодная тоска в глазах. Все они переступили ту крайнюю грань, за которой хозяйничает смерть.

А солнце, точно любопытствуя, все смотрит и смотрит. Под его лучами парят на пленных мокрые истрепанные шинели. Тонкие, похожие на дым струйки поднимаются над пилотками. Неуклюжие, они, прея, оставляют на коротко стриженных полосах какие-то зелено-фиолетовые овалы.

Синевато поблескивая, проволока с узлами острых колючек тянется под самой верандой красавца-дома, скрывается за бараком, напоминая издали паутину…

Пленные угрюмо наблюдают за работой норвежцев. То и дело раздаются окрики немцев. Они спешат. Им хочется как можно скорее натянуть второй ряд колючей проволоки, навесить на окна бараков ставни с болтами, поставить вышки для часовых.

Моряк заорал на норвежца с суровым лицом и молодыми голубыми глазами, который очень уж мешкотно вкапывал столб. Норвежец зашевелился, зато все остальные, заметив, что они выпали из поля зрения надсмотрщика, совсем прекратили работу. Моряк, потрясая автоматом, бросился к ним — в это время остановился норвежец с суровым лицом. Приподняв зюйдвестку, он посмотрел на русских. Его голубые глаза выражали сочувствие.

— Квислинг продал их оптом.

Степан оглянулся. Рядом стоял пленный с сухим горбатым носом и круглыми зоркими глазами. Степан вспомнил, что на фронте в одной из газет видел карикатуру: Гитлер хлещет кнутом Норвегию. Рукоять кнута — черпая фигура военного с надписью: «Квислинг». «Тоже незавидное положение, — думает о норвежцах Степан. — Вломились бандиты в их дом и хозяйничают»…

Впереди пленных, в трех шагах от моряка, каланчой возвышается пучеглазый Егор. Он то гусаком топчется на одном месте, то, опустив взгляд, прохаживается от угла одного барака до угла другого. Егор не находит места своим длинным рукам. Засовывает их в карманы, покосись на немца, поспешно выхватывает, вытягивает по швам, но через несколько секунд сцепляет за спиной. Егору неловко, он явно не в себе.

Однако Степан ничего не замечает. Да и какое ему дело до Егора или еще кого? Он голодный. Раздраженный мизерной подачкой, желудок бунтует, вытягивав из организма последние соки.

Степан, пожалуй, не понял бы и цели, с которой Егор торчит впереди толпы, если бы на балкончике серебристого дома не появилась… девушка.

Маленький и легкий, как воздух, балкончик под самой крышей, стеклянная дверь напомнили Степану сказочный терем. И девушка, казалось, чудом явилась из тех сказок, которые когда-то очень давно рассказывала бабушка маленькому Степанке.