Морбакка - [5]

Уже год минул с тех пор, как у девчушки приключилась неприятность с ножкой, и стоять она по-прежнему не могла. Вот и решили предпринять серьезную попытку справиться с недугом, потому и собрались на западное побережье. Среди путешествующих хворала только она, однако ж летние купания, верно, пойдут на пользу каждому.

Так или иначе, сидя на козлах, девчушка совершенно забыла про свое недомогание. Думала лишь о том, что она и Большая Кайса вместе уезжают, а маленькая сестренка остается дома. Ее переполняла надежда, что вернутся утраченные счастливые деньки, забыть которые она не могла.

Крепко прижавшись к Большой Кайсе, она обнимала няньку за шею и поминутно спрашивала, рада ли та, что теперь никто не помешает им быть вместе.

Большая Кайса не отвечала, но Сельма нисколько не огорчалась. Большая Кайса никогда не отличалась разговорчивостью.

Карлстадский тракт в те времена, как и сейчас, изобиловал подъемами и спусками. То змеился по холму Бевиксбаккен, то целых полмили[2] шел по Гуннарсбаккен, то круто взбегал к Сундгордсбергу, а самое опасное место называлось Клева, там дорога проходила по кромке обрыва. Да какого! — ни дать ни взять едешь меж небом и землей! Поручик Лагерлёф приказал заложить тройку лошадей, тогда, мол, ехать легче, но что кучер, что лошади к такому не привыкли.

Малышка Сельма радовалась, что Большая Кайса снова в полном ее распоряжении, и радость эта, пожалуй, еще увеличивалась оттого, что сидела она рядом с нянькой на кучерских козлах и смотрела на тройку норовистых лошадей, которые играючи тянули за собой тяжелую бричку, а когда на полном скаку сворачивали, экипаж накренялся и катил на двух колесах. Сплошное разнообразие, не заскучаешь; то лошади, выпрямив передние ноги и осев на круп, скользили под горку, то, когда спуск был чересчур уж крутой, конюх Магнус привставал на козлах и отчаянно охаживал их кнутом, чтоб бежали во весь опор, иначе высокая бричка кувырнется на запряжку.

Посреди такого вот замечательного спуска девчушка опять обернулась к няньке:

— Ты не рада быть только со мной, Большая Кайса? Не рада, что младшая сестренка осталась дома, а?

Ответа и на сей раз не последовало; когда же Сельма с недоумением глянула няньке в лицо, то обнаружила, что Большая Кайса сидит крепко вцепившись в козлы, вытаращив глаза, стиснув губы, а щеки у нее покрыты землистой бледностью.

— Ты не рада, Большая Кайса? — повторила девчушка, хотя уже видела, что нянька совсем не рада, и едва не заплакала от этой своей ошибки.

Но тут Большая Кайса наконец отозвалась:

— Ну-ка, угомонись, Сельма! Не след болтать посередь этакой кручи. Ох, никогда мне так худо не бывало, кабы не ты, я бы давно слезла и ушла домой.

Малышка притихла, обдумывая ее слова. Она была не вполне довольна. Рядом с Большой Кайсой она никогда не боялась. И думала, что и Большая Кайса рядом с нею тоже ничего не боится. Хорошо хоть не слезла и не ушла домой, но все-таки лучше бы и ей радоваться, а не изнывать от страха.

В каюте “Уддехольма”

Обитатели Морбакки продолжали свое путешествие. Только уже не в большой бричке, а на борту красивого парохода под названием “Уддехольм”.

Целый день они провели в Карлстаде: навещали родню и делали покупки, а под вечер выехали из города и довольно долго стояли в ожидании на причале, который выдвигался далеко в огромное озеро Венерн. Большая Кайса сразу же оробела, потому что другого берега озера видно не было и ей казалось, будто здесь кончается весь мир.

Удивительное зрелище и для нее, и для всех остальных — красивый белый пароход словно бы вынырнул из безбрежности и подошел к причалу, чтобы взять их на борт.

Когда поручик с женой, и мамзель Ловиса, и Юхан, и Анна без колебаний поднялись по сходням, Большая Кайса пошла следом. Ведь она считала поручика Лагерлёфа человеком совестливым, разумным, он не станет опрометчиво подвергать своих детишек смертельной опасности, но что будет, когда они доберутся до того места, где мир кончается, она, во всяком случае, постичь не могла.

Нянька охотно осталась бы на палубе, поглядела, канет ли вода прямиком в бездну или хлынет куда-то еще, но едва только стемнело, всех морбаккских женщин и детей попросили покинуть палубу. Их проводили в так называемую каюту, которая оказалась самой маленькой комнатой, какую им довелось видеть, и там они устроились на ночлег.

На узком диванчике, тянувшемся вдоль одной длинной стены, расположилась г‑жа Лагерлёф, прямо в одежде, на таком же диванчике напротив — мамзель Ловиса. Над г-жой Лагерлёф, как бы на полке, поместился Юхан, на другой полке, над мамзель Ловисой, — Анна. На полу между диванчиками улеглись на одеяле Большая Кайса с хворой девчушкой, так что свободного места вовсе не осталось — ни сесть, ни лечь, ни пройти.

Свет погасили, пожелали друг другу доброй ночи — надобно спать. Некоторое время царили полная тишина и покой.

Но мало-помалу пол, где лежали Большая Кайса с девчушкой, начал странным образом качаться вверх-вниз, и малышка, словно мячик, перекатывалась то к диванчику г-жи Лагерлёф, то назад к Большой Кайсе. Это было забавно, и малышка совсем не боялась. Только никак не могла взять в толк, отчего пол не успокоится.