Моральное животное - [8]

"Я попросил немного времени на раздумья, так как весьма мало слышал и думал на эту тему, и стеснялся объявлять себя верующим во все догмы Англиканской церкви, хотя мне и нравилась мысль стать деревенским священником". Он немного почитал богословских книг, и "так как я тогда нисколько не сомневался в строгой и буквальной правде каждого слова Библии, то вскоре убедил себя, что наш символ веры должен быть полностью принят". Для того, чтобы приготовиться к духовной карьере, Дарвин отправился в Кембриджский Университет, где он читал своего Пали и был "очарован и убежден длинным рядом аргументов". Но ненадолго. Сразу после окончания Кембриджа, Дарвину представилась удивительная возможность — служить натуралистом на корабле её величества «Бигль».

Остальное, конечно, история.

Хотя Дарвин и не подозревал о естественном отборе на борту «Бигля», его изучение дикой жизни во всём мире убедило его, что эволюция имела место быть, и привлекло его внимание к некоторым из её самых многозначительных особенностей. Через два года после окончания этого пятилетнего путешествия на корабле, он увидел, как действует эволюция.

Планы Дарвина принять духовный сан не выдержали этого прозрения.

Как будто для того, чтобы снабдить будущих биографов достаточным набором символов, он взял с собой в это путешествие свой любимый том стихов "Потерянный Рай". Когда Дарвин покидал берега Англии, не было особых оснований предполагать, что люди будут писать о нём книги спустя полтора века. Его юность, как смело, но небезосновательно заявил один биограф, "не была отмечена ни малейшим знаком гения". Конечно, к таким заявлениям нужно относиться критично, так как неблагоприятная юность великих умов интригует читателя. А конкретно это заявление требует особых сомнений, так как полностью основано на самооценке Дарвина, отнюдь не завышенной. Дарвин писал, что он не мог овладеть иностранными языками, боролся с математикой и "считался всеми моими учителями и моим отцом очень обычным мальчиком, с интеллектом скорее ниже среднего".

Может это и так, а может и нет.

Возможно, большее значение следует придать другой его способности — умении заводить дружбу с людьми "гораздо старше меня и выше по академическому положению". "Я предполагаю, что должно было быть что-то такое во мне, что несколько превосходит обычных молодых людей". Как бы то ни было, отсутствие ослепительно яркого интеллекта — не единственное, что привело некоторых биографов к мысли, что Дарвин — "невзрачный субъект, выживший на костре вечности".

Имеет также значение то, что он не был грозным человеком. Он был такой добропорядочный, приятный, лишённый безудержных амбиций. В нём было что-то от деревенского мальчика, немного замкнутого и простого. Один автор задался вопросом: "Почему Дарвину, менее тщеславному, менее образованному, с меньшим воображением, чем у многих его коллег, было дано открыть теорию, которую так старательно искали другие?[3]

Как так случилось, что некто, довольно ограниченный интеллектуально и мало восприимчивый культурно, смог разработать теорию — столь обширную по структуре и всеохватывающую по значительности? На этот вопрос можно ответить двояко — либо оспорить оценку Дарвина (упражнение, которым мы и займёмся), либо — явно более лёгкий путь — оспорить значение его теории.

Идея естественного отбора, являясь "всеохватывающей по значительности", не является "обширной по структуре". Это маленькая и простая теория, и она не требует безбрежного интеллекта для её постижения. Томас Генри Хаксли, хороший друг Дарвина, верный защитник и активный популяризатор его идей, жестоко критиковал себя по поводу смысла теории, восклицая: "Безумно глупо было не додуматься до этого!".

Собственно, всю теорию естественного отбора можно сжато выразить в следующей фразе: Если среди особей вида имеются вариации наследственных признаков, и одни признаки в большей степени способствуют выживанию и воспроизводству, чем другие, то эти признаки будут (очевидно) широко распространяться в популяции.

Результат (очевидно) таков, что видовой совокупный набор наследственных признаков изменится. И таким вы его имеете. Конечно, изменение может выглядеть незначительным в рамках одного данного поколения. Если длинные шеи помогают животным доставать питательные листья, то короткошие животные при этом реже доживают до размножения, и средний размер шеи у вида просто растёт. Далее, если вариации длины шеи опять возникает в новом поколении (как мы сейчас знаем, через половую рекомбинацию или генетическую мутацию), и значит, на суд естественного отбора предлагается набор различных длин шеи, то тогда средняя длина шеи будет продолжать ползти вверх. Вид, начавший с шеи как у лошади, со временем будет иметь жирафоподобную шею. Иными словами, он будет новым видом.

Дарвин однажды обобщил естественный отбор десятью словами: "Размножаться, варьировать, давать выживать сильнейшему и умирать слабейшему". Здесь «сильнейший», как он хорошо знал, означает не самый мускулистый, но наилучшим образом приспособившийся к среде, либо через мимикрию, либо ум, либо что-то ещё, что помогает выживать и размножаться. Слово "наиболее приспособленный" (неологизм, который Дарвин не придумал, но принял) общепринято используется вместо «сильнейший», обозначая более широкое понятие — приспособленность организма к задаче передачи своих генов новому поколению в рамках своей конкретной среды. «Приспособленность» — это такая вещь, которую естественный отбор в постоянно меняющихся видах бесконечно «ищет», чтобы увеличивать. Приспособленность — это то, что сделало нас теми, что мы есть сегодня. На самом деле, Дарвин разделил два аспекта этого процесса — «выживание» и «размножение». Признаки, приводящие к успешному спариванию, он отнес к половому отбору, которые он отличал от естественного отбора. Но в те дни естественный отбор часто объединялся с половым, ибо оба аспекта приводят к одному результату — сохраняются признаки, которые, так или иначе, приводят к переносу генов организма в другое поколение.