Мораль святого Игнатия - [38]

Сам же Мишель уверил себя, что сумеет пробиться, несмотря ни на что. Нравящийся ему мягкий и заботливый отец Дюран ненавязчиво сумел уже обрести на него влияние, формировал круг его чтения, помогал вырабатывать суждения, учил видеть промысел Божий в событиях на первый взгляд случайных, заставляя размышлять и над тем, что случилось с ним самим. И Мишель задумался. Считал ли он, что с ним поступили несправедливо? Дюпон вздыхал. Господь терпел и худшее. Да, он почти не помнил мать, не имел, да и не имеет отца, испытал немало приютских тягот, но Господь дал ему талант и силу духа, у него есть истинные друзья — и бабуля, и отец Илларий, и отцы Даниэль и Гораций. У него прекрасное здоровье. Бог с ними — с презирающим его «мсье» и бесовским Лораном. Бабуля обещала оплатить его обучение в Париже, в Школе поваров, и тогда он подлинно станет славой рода. Мадам Дюпон сможет гордиться им.

При этом, с каждым годом взросления, с пробуждением собственной мужественности Мишель понимал всё больше, и теперь сказал себе, что никогда не будет таким, как «мсье». У него не будет незаконных детей, с которыми ему будет противно разговаривать, он никогда не будет распутником, но будет честным с женщинами, и своих сыновей воспитает по-другому. Как надо. Они с рождения будут носить его имя, не будут стыдиться своего происхождения и трепетать, как он, от угроз таких ничтожеств, как Венсан. Надо только немного потерпеть, он справится. Господь помогал ему, Господь помогает, Господь поможет ему и впредь.

А «мсье»… а что «мсье»? Бог ему судья.

В коллегию Мишель Дюпон вернулся, одержимый новыми гастрономическими идеями. Он, прежде всего, решил попробовать замариновать в уксусе особый состав из специально разработанных им комбинаций специй. На кухне он поместил их в бутыли, тщательно надписав и пометив номером каждую. Коды перенес в толстую конторскую книгу. Если его догадки и смутные предчувствия были верны — в одной из них должно реализоваться таинство воплощения нового составляющего для соуса — соуса, которому он собирался дать патриотичное название «Краса Франции». Но правильно ли он всё рассчитал? Три группы пряностей по три ингредиента в каждой давали двадцать семь основных вариантов и ещё дюжину составляли его фантазии — смесь каперсов с тертой морковью, сочетание базилика, майорана и шалфея в самых диких пропорциях.

Дерзкий кулинар не боялся смелых экспериментов.

Отец Илларий следил за подопечным восторженными глазами. Вместе они пытались воплотить невозможное — на основе местных продуктов изготовить настоящего «Гастона Жерара», но вместо сыра грюйер попеременно использовать шаурс, везеле, конте, морбьер, сетмонсель и сумантран. Две пробы оказались великолепны, две — вполне съедобны, остальные были забракованы.

Отцы-иезуиты наблюдали за гастрономическим разгулом на кухне с философским спокойствием, временами даже выступая в роли дегустаторов и ценителей. Неизменно хвалил его изыски отец Дюран, благодаря его протекции и просьбе отца Иллария несколько находок Дюпона были официально включены в меню коллегии. Учебные заведения иезуитов славились своей изысканной кухней, и если в учебной программе, устойчивой и консервативной, изменения вводились нечасто, то в плане питания руководство коллегии было весьма либеральным и свободомыслящим.

После осенних вакаций обстановка в классе Дюрана изменилась. Ворон увлёкся Гомером и ревностно зубрил гекзаметры, собираясь на Рождество блеснуть перед родными, читал классиков и следил за Котёнком. Эмиль осваивал под его руководством приёмы фехтования, стал появляться в общем зале, ибо уже не отставал от остальных, был ровен и весел. Дружелюбные отношения теперь связывали Дамьена с Дюпоном, их взаимная антипатия исчезла, временами они, собираясь в бильярдном зале, непринужденно и откровенно болтали на самые разные темы, как приятели. Мастерство Дюпона не только на кухне, но и за бильярдным столом восхищало Дамьена. В остальные часы Дюпон витал — если не в облаках, то в кухонных запахах, постоянно что-то изобретал. Удивлял всех остроумием и ликованием Гастон Потье, который мог бы составить некоторую конкуренцию де Моро в борьбе за внимание преподавателя, ибо льнул к Горацию де Шалону, как соскучившаяся кошка к ногам хозяйки. Но тому удавалось уделять внимание обоим, не ссоря их. Сам он шутил «кому же и быть другом Гамлета, как ни Горацио…»

По роняемым восторженным фразам Гастона, почти преодолевшего свой детский ужас, педагог довольно точно восстановил изначальную картину случившегося с ним, и понял, что страх безумия в мальчонке не был игрой, и не мог не отдать должного мужеству, с которым Потье пытался преодолеть свой кошмар, не дать себе соскользнуть в пучину безумия. Этот ум обещал со временем стать запредельным. Филипп д'Этранж стал несколько спокойнее, отец Гораций похвалил его сочинение по греческому — о ламиях, а отец Дюран сделал несколько лестных замечаний по поводу его последней работы — прекрасно разобранной оды Горация о ведьмах Канидии и Сагане.

Просто блестяще.

Что до де Венсана, после вакаций он стал мрачнее, и та нервозность, о которой говорил отец Аврелий, теперь проступила явственно. Лоран постоянно что-то мял в руках, будь то перо или кухонная салфетка. Отец Гораций через одного из отцов-наблюдателей нашёл место, откуда можно было, не затрудняя себя гимнастическими упражнениями и лазаньем по оголившимся деревьям, наблюдать за происходящим на лорановой мансарде, но то, что в очередной раз увидел, вызвало отвращение. Де Венсан то теребил орган, предназначенный для продолжения рода, то просто молча сидел, уставившись на гору старого хлама. Он больше не проявлял себя в вопросах, даже когда на дебатах должен был высказываться. Отношение юнца к Дюрану де Шалон определил как неприязненное, при этом сам Дюран замечал, что Лоран провожает отца Горация взглядом, исполненным самой мрачной антипатии. Лоран не шёл на контакт, не реагировал на попытки сближения, не давая отцам-иезуитам возможности разобраться в его душе.