Мораль святого Игнатия - [13]

— Почисти, ваше сиятельство.

В спальне зримо повисла тишина. Потье судорожно сжал в руках книгу, уставившись в пол горящими глазами, скулы Дюпона напряглись, Ворон побледнел. Филипп молча поднялся и посмотрел на Лорана остановившимся взглядом.

Неожиданно тишину разрезал звучный голос Гаттино.

— Здесь тебе слуг нет, сам почистишь.

Де Венсан не обратил внимание на произнесенное, не сводя глаз с д'Этранжа. Казалось, в воцарившейся тишине было слышно сдавленное дыхание Дофина. Несколько секунд он молчал, потом под взглядом де Венсана согнулся и подтянул к себе ботинки Лорана. Котёнка въявь трясло, но все остальные тщательно отвели глаза от д'Этранжа, в тишине было слышно только шуршание обувной щетки.

Лоран, возвышаясь над Дофином, озирал его взглядом, испугавшим Дюрана.

Отцы-иезуиты, обсудив всё, что Дюрану удалось увидеть, были удивлены и растеряны. Равно странными были — власть, которой этот подросток обладал над д'Этранжем, трусливое молчание остальных, на фоне которого дерзость хилого де Галлена казалась и вовсе необъяснимой.

— Почему молчали Потье и Дюпон? Потье даже не сделал попытки вмешаться! Твой выкормыш словно воды в рот набрал. Он подлец?

Гораций пожал плечами.

— Совсем нет. Дерзок, чуть позёр, склонен к самоутверждению. Но порядочен и честен. Даже благороден.

— Но почему он позволил де Венсану измываться над д'Этранжем? Между ними неприязнь, вражда?

— Я не замечал. Судя по моим наблюдениям, никакой ненависти к Дофину у Ворона нет.

— Так в чём же дело?

Де Шалон сказал, что нелепо гадать о причинах — даст Бог, они всплывут сами. Надо заниматься делом, а не гаданиями. Ну и, разумеется, глаз не спускать с Лорана. Дюран вяло кивнул. Разговор продолжился в другом направлении — в сугубо педагогическом. Важно было верно определиться: ведь нелепо пытаться воспитать из Дюпона бравого наездника, а из Дофина — Фому Аквината. Начать надо с Котёнка, заметил отец Гораций, он уязвимей остальных, хотя почему-то посмелей. Это равно загадочно и интересно.

Да, глупых задач отцы-иезуиты перед собой никогда не ставили. Тайна силы иезуитской педагогики заключалась в том, что учителям ставилось в обязанность приобрести любовь учащихся, покорить своему влиянию душу воспитанника. Предписывалось и не быть слишком разборчивыми в средствах. Ласка, хитрость, личный недостаток воспитанника, даже порок его — всё бралось без разбора, и всякое средство было хорошо, лишь бы отдавало во власть воспитателя душу ребенка. После этого педагогические результаты иезуитов поражали.

Удача отца Горация давала Дюрану ключ к пониманию остальных. Дамьен де Моро был теперь более чем откровенен с де Шалоном и делился тем, что знал, тем более, что у него не спрашивали ни о чём предосудительном, да и вопросы-то ронялись исключительно походя…

— Что происходит с малышом Гаттино? Почему он так печален?

Ворон толком не знал, но слышал, что Эмиль страшно пережил смерть отца в позапрошлом году, а тут откуда-то услышал, что матери предлагают вторично выйти замуж — Гаттино кажется, что он и так никому не нужен, а если мать согласится — он ведь и вовсе лишним станет, тем более, что замужество ей предлагает Жискар ле Блан, чиновник почтового ведомства, который на него сказал «отродье Галленов» и посмотрел, как на жабу болотную. «Но мой отец говорил, заметил де Моро, что вряд ли, мол, Аманда де Галлен за него выйдет. И небогат, и невзрачен… Зачем ей за него выходить? Появятся претенденты и получше… Но Гаттино переживает» «Печально», проронил де Шалон. «Кроме того, у него изменился голос и на него постоянно кричит отец Теофиль — будто тот виноват…»

Дюран просил Горация выяснить три вопроса — причины скорби Эмиля де Галлена, основания для истеричности у Потье и странное отношение одноклассников к Лорану де Венсану. Однако, прояснив первое, Гораций не спешил выяснять остальное, опасаясь, как бы Дамьен не понял цели расспросов.

Но обстоятельства благоприятствовали отцу Горацию: только они закончили поединок и решили побродить в саду коллегии, из дальней галереи вышел Лоран де Венсан. Проходя мимо, он окинул Дамьена холодным взглядом и демонстративно поклонившись учителю, молча пошёл к спальному корпусу. Де Шалон не мог упустить такой повод и, проводив уходящего глазами, пожал плечами, обронив Дамьену, что его друг — человек весьма странный… Гораций намеренно вызывал того на ответ, что де Венсан отнюдь не является его другом и ожидал услышать несколько эмоциональных фраз на его счёт.

Однако не дождался ничего.

Дамьен, уже ставший податливой глиной в его руках, опустил глаза и промолчал. Умный иезуит не собирался переспрашивать, но внимательно вгляделся в лицо Ворона. Тот был странно бледен, словно обездвижен, но губы его нервно тряслись. Всё это насторожило Горация, но он, как ни в чём не бывало, предложил сразиться на бильярде. Дамьен согласился и, пока они дошли до зала, пришёл в себя.

Около полуночи Дюран, давно уложив детей спать, пришёл в спальню, и Гораций поделился тем, что узнал, равно и тем, что узнать не смог. Оба они переглянулись.

Происходило что-то странное.

За прошедшее с начала учебного года время взгляд Эмиля де Галлена изменился, стал горестней и мрачнее. Он часто из окна корпуса наблюдал за прогулками в парке отца Дюрана с Потье и д'Этранжем. Тяжело вздыхал и с тоской оглядывал отца Даниэля. Он никогда не встречал такого человека, столь мужественного и умного. Чувство очарованности педагогом было юношеской влюбленностью, обретением кумира, но Эмиль понимал, что не может соперничать с сокурсниками. Гастон был в его глазах необыкновенным умницей, Филипп — знатным красавцем, предметом всеобщей зависти. Сам он, правда, завистлив не был, но на наметившиеся предпочтения отца Дюрана смотрел с тоской и унынием. Увы, сам он не мог похвастать ни блестящими успехами в учёбе, ни титулом. Оглядывая себя в зеркале, кривился. Эмиль не нравился себе. И на девчонку похож, и слабак к тому же. Нет, отец Дюран вовсе не игнорировал Эмиля, иногда Котёнок замечал на себе его участливый взгляд, исполненный беспокойства, Дюран был неизменно внимателен, но…