Мор - [16]

Волосы буквально встают дыбом. Это я должна болеть и мучиться. Нет, я должна была умереть от этой хвори. Так нет же, я до сих пор жива и достаточно здорова, чтобы наблюдать, как погибает этот несчастный.

Я снова смотрю на него, вижу язвы, открытые раны и все остальное. В современном мире никогда не было ничего подобного. Эта штука скорее напоминает о старых ужастиках или о европейских сказках из мрачного Средневековья. Но ей совсем не место здесь, где еще недавно ездили машины и летали самолеты, звонили телефоны и был интернет.

Вот только современный мир исчез, кончился. Погиб в считаные месяцы после появления всадников. И теперь мы почти всего лишились, мир кубарем катится назад, в древние века.

Хотя больше всего мне хочется сбежать отсюда, я неуверенно шагаю вперед. Я пожарный, черт побери. Я привыкла каждый день видеть всякую жуть и дерьмо. Видеть и исправлять.

Я делаю еще шаг вперед и замечаю, как безучастные глаза мужчины пытаются следить за мной.

Жив и в сознании. Я сажусь перед ним на корточки, чувствую запах аммиака и экскрементов. Мне Мор помогал с туалетом, но не оказал той же милости нашему хозяину – или кто там этот человек на самом деле.

На меня опять нападает неуверенность.

Я опять начинаю колебаться. С одной стороны, я боюсь, что, пытаясь помочь, только причиню ему боль. Не говоря уже о том, что есть большая вероятность заразиться в процессе, а этого очень не хотелось бы. Но с другой стороны, я соприкасаюсь с Мором уже намного дольше, чем этот человек. Мор связывал меня, расстреливал и тащил по снегу, а я все еще жива. Жива и не тронута лихорадкой.

Почему-то она обходит меня стороной.

Но даже если, допустим, я ошибаюсь и до сих пор мне просто случайно удавалось избежать заразы, чего я боюсь? Что будет больно? Рискну предположить, что вряд ли это будет хуже того, что я уже пережила. Что я умру? Ну, тогда, по крайней мере, меня больше не будет тошнить от присутствия проклятого всадника.

Нет худа без добра, я в это верю.

Я присаживаюсь перед больным на корточки, беру его за руку. Надо же, какая горячая.

Он пытается что-то прохрипеть и покачать головой.

– Не нааа… тро…ать… болллен… – шепчет он.

Я пожимаю ему руку.

– Все нормально, – мягко говорю я. – Я здесь, чтобы помочь.

Он закрывает глаза.

– Всеее… уме… – хрипит он с искаженным болью лицом. – Я посссслед…

У меня падает сердце. Запах разложения, возможно, исходит не от этого парня. Он может идти от других людей… ставших телами.

А я за все время, пока лежала и приходила в себя, даже не заметила присутствия других людей в доме.

Большую часть времени ты валялась без сознания или спала, – напоминаю я себе.

…К тому же, может, я и замечала. Может, мой бред совсем не был бредом, а звуками, которые просачивались в мою комнату, и я слышала их сквозь сон.

Я снова смотрю на лежащего передо мной человека. Ему, похоже, пришлось быть свидетелем болезни и смерти всех, кто жил в доме, и вот теперь он и сам умирает. Где-то в глубине души он понимал, что остается последним, а значит, некому будет о нем позаботиться.

Тыльной стороной ладони я щупаю ему лоб, потом шею. Он весь горит. Сейчас, забыв на время о нарывах и ранах, уродующих его тело, я замечаю, что у него запеклись и потрескались губы.

Я решительно встаю и иду в кухню. Схватив полотенце, я подставляю его под кран. Поискав по шкафам, нахожу пустой стакан, а потом случайно наткнувшись, прихватываю заодно и бутылку «Ред Лейбл»[2].

Налив в стакан воды, я возвращаюсь со всем этим в гостиную, пытаясь (безуспешно) не думать о том, что у меня в этом доме есть кровать, а у него нет. Что сделал Мор? Может, он уложил меня как раз на кровать этого парня?

Расставив все на журнальном столике, я беру мокрое полотенце и начинаю бережно обтирать больному лицо и шею. Потом спускаюсь ниже, стараясь по возможности не касаться нарывов и язв, чтобы не причинять ему лишней боли.

Беру со столика стакан с водой и бутылку виски. Держа перед ним то и другое, спрашиваю: «Что лучше?»

Ни секунды не потратив на размышления, мужчина глазами показывает на виски.

– И правильно.

Воду я выливаю прямо на ковер – ну и что, что лужа, какая к чертям разница, если в доме полно чумных трупов – и до половины наполняю стакан алкоголем.

Подведя руку ему под спину, я, не обращая внимания на собственные проснувшиеся боли, немного приподнимаю его, чтобы было удобнее глотать. Другой рукой подношу к его губам стакан виски.

Он опустошает его в пять глотков.

– Еще, – хрипит он, и на этот раз голос слышен лучше.

Снова наполняю стакан до половины, и он снова выпивает. А потом еще раз.

Я с такой дозы алкоголя загремела бы в больницу с отравлением, но мне кажется, что в этом есть смысл. Эту заразу не победить. Уровень смертности стопроцентный. Сейчас речь идет о том, чтобы хоть немного облегчить страдания.

Видя, что он осушил третий стакан, я снова тянусь за бутылкой, но он приподнимает руку, еле заметно. Хватит.

– Спасибо, – сипит он.

Я киваю, сглотнув ком в горле. Взяв его за горящую жаром руку, я держу ее в своей.

– Хотите, я останусь? – спрашиваю я. Я не договариваю: и пробуду здесь ваши последние часы