Моня Цацкес - знаменосец - [6]

Старшина Качура выстроил перед командиром полка новое пополнение. Евреи стояли на морозе, переминаясь в легкой изношенной обуви, одетые, как на карнавале, в шубы с лисьими дамскими воротниками, в плащи-дождевики и даже в крестьянские домотканые армяки. Шеи были замотаны шарфами всех цветов и размеров. Шарфы натянуты на носы и покрыты седым инеем от дыхания.

Старшина Качура в комсоставской шинели до пят, перетянутый крест-накрест скрипучими ремнями портупеи, прохаживался перед шеренгой евреев. Он ступал кошачьим упругим шагом в своих сапогах из черного хрома и напоминал кота перед строем мышей, отданных ему на съедение.

Моня стоял на карауле и не думал ни о чем. Кроме обеда. До которого еще было два часа стояния на морозе.

– Здравствуйте, товарищи бойцы! – гаркнул командир полка.

Вместо положенного громкого приветствия евреи простуженно закашляли, окутавшись облачками пара.

Старшина Качура, видя непорядок, уставился да начальство, готовый немедленно принять меры. Но командир полка движением руки отказался от его услуг:

– Новенькие. Не знают порядка. Научим! А сейчас… Строй, слушай мою команду! Кто парикмахер, – он с наслаждением помедлил, – три шага вперед!

Разноцветная, застывшая на морозе шеренга колыхнулась, выталкивая в разных концах замотанные фигурки. Примерно половина строя вышла вперед. Остальные топтались на прежнем месте.

Подполковник Штанько раскрыл рот, что означало высшую степень удивления.

– Столько парикмахеров? Га? А остальные кто?

– Остальные, товарищ подполковник, – взял под козырек старшина Качура, – по-нашему, по-русски, не понимают.

– Перевести остальным, что я сказал!

Несколько евреев из тех, что вышли на три шага вперед, обернулись назад и по-литовски и по-еврейски разъяснили суть сказанного командиром. И тогда товарищ Штанько застыл надолго. Все до единого евреи, еще остававшиеся на месте, торопливо догнали своих товарищей, проделав положенных три шага.

– Так, – только и мог сказать потрясенный командир полка и после тяжкого раздумья, произнес: – Значит, все – парикмахеры? Все хотят брить командира? А кто будет Родину защищать? Га? Кто будет кровь проливать за родное социалистическое отечество? Кто, мать вашу… Пушкин?

Евреи, неровно вытянувшиеся в новую шеренгу, пристыженно молчали. Во-первых, потому, что они, иностранцы, совершенно не знали имени классика русской литературы Александра Сергеевича Пушкина, а во-вторых, из-за того, что они, к великому неудовольствию подполковника Штанько, все поголовно оказались людьми одной профессии.

– Не нужен мне личный парикмахер. Обойдусь, – обиженно, словно ему плюнули в душу, сказал командир полка. – А этот табор – в минометную роту! Всех подряд! Пускай плиту в два пуда на горбу потаскают!

Он со скрипом повернулся на снегу, и опечаленный взор его упал на часового, застывшего в карауле. То был рядовой Моня Цацкес. Его длинный нос покраснел на морозе и делал солдата еще более похожим на заморскую птицу. Недобрые огоньки зажглись в очах командира.

– Скажи мне, боец, – спросил он тихим вкрадчивым голосом и скосил глаза на свою свиту, как бы готовя ей сюрприз. – Кем ты был на гражданке? До войны?

– Парикмахером, – со струей пара выдохнул Моня Цацкес.

Свита замерла. Старшина Качура напрягся до скрипа в ремнях портупеи. Подполковник Штанько грозно шагнул к часовому, хлопнул его рукой в овчинной рукавице по плечу и заржал как конь. Рассыпалась в смехе свита. Оттаяли, съехали к ушам каменные скулы старшины Качуры.

– Как звать? – подобрев, спросил Штанько.

– Цацкес.

– Что за цацки-шмацки? Я фамилию спрашиваю!

– Цацкес, – повторил, округлив глаза, Моня.

– Ну, после всего, что было, я ничему не удивляюсь, – сказал подполковник. – Значит, ты тоже парикмахер, Шмацкес?

– Так точно, товарищ подполковник!

– Хороший парикмахер?

– Лучших нет.

Запас русских слов у рядового Цацкеса был ограничен, и большую часть их он позаимствовал из лексикона старшины Качуры. Поэтому в подробности не вдавался, отвечал коротко и ясно.

– Диплом есть?

– В рамке.

– В рамке? Ну и сукин сын! Хвалю за находчивость! Беру! Старшина, направить в мое распоряжение рядового… э-э-э…

– Цацкес, – подсказал ему Моня.

– Правильно, – согласился командир. – А этих… строем в вошебойку! Прожарить, отмыть коросту, чтоб блестели как пятаки! И постричь парикмахеров… Наголо! Под нулевую машинку.

Вспомнив, что не все понимают по-русски, он для убедительности снял меховую шапку и продемонстрировал новобранцам свой бритый череп.

– Полезно для здоровья и гигиены: мозгам – доступ кислорода, вшам – укрытия нет.

В заключение командир полка обогатил солдатские умы афоризмом собственного производства:

– Не волос красит человека, а любовь к Родине! Ясно?

Евреи дружно кивнули.

Полковой знаменосец

Подполковник Штанько не любил терять времени зря и, слушая доклады подчиненных, одновременно брился. Вернее, не брился, а его брили. И делал это рядовой Моня Цацкес, обладатель заграничного бритвенного прибора и диплома (в рамке) известной школы фрау Тиссельгоф в городе Клайпеда (Мемель).

Моня брил подполковнику Штанько голову, взбив кисточкой горку пены и обмотав ему шею вафельным полотенцем. Все участники совещания: и командиры батальонов и рот, и начальник обозновещевого снабжения, и начфин, и помпохим, – как дети, водили глазами за бритвой, гулявшей по начальственной голове, снимая пласты мыла и обнажая сверкающий череп.