Монументальная пропаганда - [30]

Глава 26

Из всех развлечений, доступных в свободное время партийному человеку с большими возможностями, секретарь обкома Николай Иванович Грызлов предпочитал три: охоту, рыбалку, баню. В субботу он отправился в охотничье хозяйство «Осинки» и там заночевал. Вечером попарился. Две девушки-комсомолки его как следует веничком похлестали, помылили, помыли, в простыню завернули, пивка принесли и другие удовольствия сделали, а потом вместе с ним и песни попели. Утром была охота. Удачная. Грызлов подстрелил двух уток и одного кабана. Те же комсомолки обед приготовили замечательный. Салат столичный, салат из свежих овощей, солянку сборную с грибами и маслинами, утку по-пекински, кисель клюквенный, и водочка была в графине из холодильника. «Ох! Ах! Ух!» — сказал Грызлов, глядя на это изобилие, но сказал мысленно, потому что партийный руководящий товарищ не может иметь человеческих эмоций, а если еще имеет, то поостережется выражать их при подчиненных. Даже в бане, когда девушки Грызлова делали ему всякие приятности, он и там принимал их усилия с каменным лицом и с таким видом, как если бы был полностью одет и сидел в президиуме. Обслуживая его, девушки никогда не могли понять, прибегает ли он к их услугам для удовольствия или считает, что так полагается. Закрытый был товарищ, гвоздями заколоченный, как гроб. Но когда рюмку первую выпил, не удержался и крякнул, и только погрузил вилку в салат столичный, как вдруг во дворе затарахтело — прикатил на мотоцикле нарочный с протоколами и резолюциями прошедших по области районных конференций. Расписался Николай Иванович в получении и, прихлебывая солянку, стал листать доставленные бумаги. Лениво листал, заглядывая в конец, заранее зная, что там будет. Коммунисты района с большим воодушевлением приняли весть о Пленуме Центрального Комитета КПСС, заклеймили жалкую антипартийную группу в составе тт. и примкнувшего к ним. В конце стояло везде: «Принято единогласно». И после резолюции, пришедшей из Долгова, тоже стояло, что принято единогласно. Но немножко в другой редакции: «Принято единогласно при одном воздержавшемся в лице т. Ревкиной». Прочтя эту фразу, Грызлов так открыл рот, что солянка вытекла обратно в тарелку. Аппетит пропал. Не дотронувшись до утки по-пекински, Грызлов пошел к директору хозяйства и из его кабинета позвонил домой Нечаеву. Нечаев как раз тоже сел обедать и уже заложил за ворот салфетку. И тут как раз жена позвала его к телефону, прошептавши в страхе: «Грызлов».

Нечаев взял трубку и, понимая, что в воскресенье Грызлов без дела звонить не будет, сказал официально:

— Нечаев у телефона.

Ожидая, что в ответ с ним поздороваются, спросят, как дела. Но Грызлов, ничего не спросив, сказал сразу:

— Оказывается, у тебя в районе есть своя оппозиция.

Разумеется, имея в виду Аглаю Ревкину. А когда Нечаев стал говорить о заслугах Аглаи и о том, что с ней надо поработать, Грызлов резко заметил:

— У нас, милый друг, с оппозицией не работают, у нас ее уничтожают.

И не дожидаясь ответной реакции, положил трубку.

Вот тут-то все и началось. Нечаев послал жену за Поросяниновым, который был вскоре найден в парикмахерской. Поросянинов, думая, что его пригласили к обеду, явился без промедления с бутылкой водки «Посольская» и запасом свежих анекдотов, чтоб посмешить начальство.

У порога, тщательно вытирая ботинки, он сказал:

— Вчера я слышал анекдот про козу и сороку. Летит, значит, сорока…

— Ноги можешь не вытирать и сразу топай обратно, — перебил сурово Нечаев. — Завтра будем исключать Ревкину. Поручаю тебе собрать бюро, и чтобы был полный кворум.

— А что случилось? — удивился Поросянинов.

— Полный кворум, — повторил Нечаев.

— Да какой кворум? Как я до завтра его соберу? — спросил Петр Климович.

— Звони по телефону, работай ногами. В общем, делай, что хочешь, но кворум чтоб был, — сказал Нечаев и отвернулся.

Глава 27

Покинув Аглаин двор, Степан Харитонович направился сразу к себе в Дом колхозника, который находился по ту сторону железной дороги. Подпрыгивающей походкой Шалейко шел в сторону вокзала, испытывая ощущение, что за ним кто-то сзади крадется, скрываясь за деревьями, или следит из-за неосвещенных окон.

Шалейко шел быстро, а вечер надвигался еще быстрее, как будто сама темнота кралась за Шалейко на мягких лапах. И постепенно стали зажигаться огни в окнах и на столбах вдоль дороги, вернее, не на всех столбах, а только на одном при подходе к вокзалу. На остальных столбах лампочки отчасти перегорели, отчасти были побиты в прошлом году сильным градом, а отчасти расстреляны местными мальчишками из рогаток. И с тех пор то ли лампочек не было, то ли некому было их вкрутить, но улица ночами жила в полном мраке. Зато сам вокзал, через который лежал путь Степана Харитоновича, со всех сторон светился электрическим раем.

Вокзал в городе Долгове, как и во многих ему подобных, играл особую культурную роль. Не имея лучшего места для вечерних прогулок, местная публика стекалась сюда по субботам и воскресеньям к прибытию дальних поездов.

Этих поездов было четыре, и все четыре московские. Два — один из Москвы, другой в Москву — проходили днем. И два других тех же направлений останавливались здесь вечером с промежутком около получаса. Стояли каждый по четыре минуты. И эти минуты до прибытия первого поезда, после отбытия второго, в промежутке между ними и особенно во время стоянки того и другого воспринимались долговчанами как волнующее событие. И в самом деле, это было красиво и впечатляюще. Гладкий перрон из хорошо укатанной кирпичной крошки очень отличался от городских улиц, темных и кривых, и в лучшем случае крытых булыжником.