Монсеньер Гастон Феб - [18]

— Монсеньер, — отвечал Фруассар, — поскольку эту историю рассказывали мне вы, значит, она достоверна, и я включу ее в хроники, хотя она и кажется странной и невероятной; а сейчас нельзя ли нам вернуться к приключению Пьера Беарнского и медведя, которое меня также весьма заинтересовало?

— Так и поступим, мессир, и охотно; говори, Ивен, я разрешаю тебе продолжать рассказ.

— Итак, с вашего разрешения, монсеньер и отец мой, сообщу вам, что на следующий день мессир Пьер возвратился в замок, где его ожидала супруга, госпожа Флоренса Бискайская; увидев убитого медведя, она лишилась голоса и потеряла сознание, потому что узнала в нем того самого зверя, за которым ее отец охотился в том же самом лесу, где ее муж убил его. Тогда медведь, которого граф Бискайский загнал один, потому что все остальные охотники ускакали в другую сторону, вдруг обернулся и сказал человечьим голосом: «Ты за мной охотишься, но тебе от этого будет плохо, ты умрешь дурной смертью». И действительно, ровно через год, день в день, после этой угрозы граф Бискайский впал в немилость у дона Педро Жестокого и тот приказал отрубить ему голову — без всякой видимой причины, словно именно для того, чтобы сбылось предсказание проклятого медведя. Она рассказала об этом своему мужу; тот сначала посмеялся и распорядился было прибить к дверям голову и лапы медведя, но, когда слуги и придворные рассказали ему, что с ним творилось в предыдущие ночи, как его мучили какие-то сны и видения, он перестал упорствовать и разрешил закопать лапы и голову медведя в землю, вместо того чтобы прибивать к дверям. Это и было исполнено в тот же день, еще до вечера.

А вечером мессир Пьер Беарнский приказал своим рыцарям унести его меч и убрать из его комнаты всякое оружие; но все равно, ничего хорошего его не ждало. Ночью его слуги проснулись от страшных криков: мессир Пьер душил свою супругу, и им лишь с огромным трудом удалось вырвать ее из его рук. На следующий день она уехала из замка, сказав, что отправляется поклониться святому Иакову Галисийскому, и взяла с собой своего сына Пьера и свою дочь Адриену; но на самом деле она отправилась не туда, а к королю Кастильскому, чтобы просить у него защиту и укрытие, и ни в Бискайю, ни в Беарн она больше не возвращалась.

Что же до мессира Пьера, то видения продолжали посещать его еженощно, и утром он ничего не помнил из того, что творил во сне. Пробовали по-прежнему забирать его меч, но выходило еще хуже: не находя чем сражаться и в своем сонном состоянии ощущая потребность в оружии, он хватался за все кругом и так все переворачивал и разбрасывал, что казалось, будто все дьяволы преисподней при-, ходили ему на помощь.

Так продолжалось целый год; мессир Пьер не мог уже найти ни слуг, ни приближенных и послал тогда в памплонский монастырь францисканцев-миноритов за жившим там монахом, получившим известность тем, что он умел справляться с одержимостью и знал заклинания чудесной силы. Звали его брат Жан.

По просьбе мессира Пьера брат Жан согласился приехать в замок. Там он внимательно выслушал всю историю — что случилось в свое время с графом Бискайским И; что с Пьером Беарнским, расспросил обо всех подробностях, а потом пожелал узнать, что сделали с медведем, и ему ответили: труп медведя бросили собакам как часть их добычи, что же до головы и лап, то мессир Пьер принес их торжественно в замок и хотел прибить гвоздями к входным дверям, но потом по настоянию жены позволил закопать их под деревом в лесу. Брат Жан удовлетворился этими объяснениями и велел мессиру Пьеру начать девятидневное покаяние. И в течение девяти дней мессир Пьер молился и постился как в Великий пост, пил только воду, ничего не ел, кроме хлеба, и каждый день пять раз читал «Pater»[1] и пять раз «Ave»[2] — для утешения душ, находящихся в чистилище, и все это время брат Жан постился и молился вместе с ним, умерщвляя свою плоть, словно он сам совершил грех; когда срок покаяния кончился, призвали того человека, кому было поручено закопать лапы и голову медведя, и спросили его, хорошо ли он помнит, где он зарыл их, и тот отвечал, что помнит. Тогда собрали всех капелланов из замка и священников со всей округи, и все они вместе отправились в лес вслед за крестьянином, а мессир Пьер шел позади всех, в одной рубашке и босиком, со свечой в руке. Когда пришли на место, все хором твердили литании святым и молитвы о спасении, а когда кончили молиться, брат Жан велел крестьянину разрыть землю — и вот на том самом месте, где были зарыты голова и лапы медведя, оказались человеческая голова, а также руки и ноги человека.

Ошибиться тут нельзя было, потому что мессир Пьер, сражаясь с медведем, чуть не пополам рассек ему голову своим мечом, и такая же рана была на человеческом черепе.

— Вы видите, монсеньер и отец мой, — продолжал Ивен, — насколько лучше было бы оставить эту заколдованную веприцу и последовать примеру вашего брата мессира Пьера Беарнского.

— А что вы думаете об этой истории, любезный наш гость? — обратился граф де Фуа к Фруассару.

— Почтенный граф, — отвечал Фруассар, — я искренне верю, что все так и было: мне пришлось выслушать не одну историю такого рода. Из старинных писаний мы знаем, что боги и богини, по своей воле и своему капризу, превращали людей в животных и птиц, и не только мужчин, но и женщин тоже. Не может быть, чтобы вы, монсеньер, превосходя ученостью всех клириков на свете, не слышали истории рыцаря Актеона.