Моно-но аварэ - [4]

— Наверное, ты очень боишься, Хирото — сказал папа.

— А будут ли пытаться построить больше спасательных звездолётов?

Папа не ответил. Вечерний летний ветер приносил стрекотание цикад: «Чиррр‑ чирр‑чирррр». Вдруг папа произнёс:

В стрекотаньи цикады

Нет намёка на то,

Что умрёт она скоро.[1]

— Что это, папа? — удивился я.

— Это стихотворение Басё. Ты понимаешь, о чём оно?

Я покачал головой. Мне не очень нравились стихи.

Папа вздохнул и улыбнулся мне. Он посмотрел на заходящее солнце и снова заговорил:

Бесконечная красота

в угасающем свете Солнца,

Хоть день уж близится к концу.[2]

Я повторил эти строчки про себя. Что‑то в них трогало меня. Я попытался выразить это словами:

— Это как будто ласковый котёнок умывается у меня в сердце.

Папа не засмеялся, а вместо этого серьёзно кивнул.

— Это стихотворение классического поэта эпохи Тан, Ли Шанъиня. Хотя он был китайцем, по настроению оно очень японское.

Мы продолжали гулять, и я остановился у цветка одуванчика. Угол, под которым наклонился бутон, показался мне очень красивым. И в моём сердце снова появилось ощущение вылизывающегося котёнка.

— Цветок… — и я запнулся. Я не мог найти нужные слова.

Папа продолжил:

Поникший цветок,

Жёлтый, как лучи Луны,

Тонок этой ночью.

Я кивнул. Образ одновременно казался мне и таким мимолётным, и таким постоянным. Это было похоже на то, как я ощущал время, когда был младше. И это заставляло меня немного грустить и радоваться одновременно.

— Всё проходит, Хирото, — произнёс папа. — То чувство в твоём сердце, оно называется «моно‑но аварэ». Это ощущение бренности всего в жизни. Солнце, цикада, Молот, мы сами; всё это — члены уравнений Джеймса Клерка Максвелла, и всё это эфемерные структуры, которым предназначено исчезнуть, чему‑то всего за секунду, а чему‑то за эон.

Я оглянулся вокруг: чистые улицы, медленно идущие люди, трава, вечерний свет, и я знал, что всё занимает своё место; всё было в порядке. Папа и я продолжали идти рядом, и наши тени касались друг друга.

И хотя Молот висел прямо над нашими головами, я не боялся…

* * *

…В мою работу входит наблюдать за россыпью индикаторных лампочек. Панель передо мной немного похожа на гигантскую доску для игры в го.

Большую часть времени это чрезвычайно скучное занятие. Огоньки отмечают напряжение различных участков солнечного паруса, с периодичностью в несколько минут они загораются и гаснут по одной и той же схеме, которая соответствует тому, как мягко изгибается солнечный парус под истончающимся светом далёкого светила. Я знаю этот повторяющийся ритм так же хорошо, как дыхание спящей Минди.

Мы уже достигли хорошей доли скорости света. Ещё несколько лет — и будем двигаться с такой скоростью, что сможем направиться к 61 Девы и её первозданным планетам, оставив Солнце как забытое детское воспоминание.

Но сегодня ритм огоньков вдруг изменился. Было ощущение, что один из индикаторов в юго‑западном углу мигает на какую‑то долю секунды быстрее.

— Навигационная служба, — произношу я в микрофон, — говорит станция альфа слежения за парусом. Подтвердите, что мы на правильном курсе.

Минуту спустя в наушниках слышится голос Минди, в нём чувствуется небольшое удивление.

— Мы немного отклонились от курса. Что случилось?

— Пока не знаю.

Я смотрю на панель перед собой: один упрямый огонёк, мигающий не в такт, выбивающейся из общей гармонии…

* * *

…Мы с мамой поехали в Фукуоку без папы. Она объяснила:

— Мы собираемся за подарками на Рождество. Мы хотим сделать тебе сюрприз.

Папа улыбнулся и покачал головой.

Мы шли по улицам, забитым людьми. Это было последнее Рождество Земли, и в воздухе не витало особенного веселья.

В метро я увидел газету, которую держал в руках мужчина, сидевший рядом с нами. Заголовок был такой: США НАНОСИТ ОТВЕТНЫЙ УДАР. На большой фотографии триумфально улыбался американский президент. Ниже было несколько других фотографий, кое‑какие я видел и до этого: первый экспериментальный американский спасательный звездолёт взрывается во время испытательного полёта несколько лет назад; лидер какой‑то страны‑изгоя, берущий на себя ответственность за теракт, перед телекамерами; американские солдаты, марширующие по улицам столицы этого государства.

На следующем листе была небольшая статья: АМЕРИКАНСКИЕ УЧЕНЫЕ СОМНЕВАЮТСЯ В КОНЦЕ СВЕТА. Папа рассказывал, что некоторым людям проще верить, что катастрофа нереальна, чем принять то, что ничего сделать невозможно.

Я ждал, когда мы начнём выбирать подарок для папы. Но вместо того, чтобы пойти в магазин электроники, как я предполагал, мы отправились в такой район города, где я раньше никогда не был. Мама достала телефон и сделала короткий звонок, разговаривая по‑английски. Я с удивлением смотрел на неё.

Потом мы остановились перед зданием с большим американским флагом. Мы вошли внутрь и сели в комнате. Вошёл американец. Его лицо было печальным, но он изо всех сил старался не выглядеть грустным.

— Рин, — американец произнёс имя мамы и остановился. В этом слоге слышалось сожаление, тоска и какая‑то запутанная история.

— Это доктор Гамильтон, — сказала мне мама.

Я кивнул и протянул руку, чтобы пожать его ладонь. По телевизору в американских фильмах я видел, что так принято в США.