Монмартрская сирота - [49]

Резкое движение вызвало у Стального Тела крик боли, но зато путь был готов.

Если бы не пуля в плече, перелезть через стену было бы для него минутным делом. Теперь же для этого ему пришлось проявить всю свою энергию. Сжав зубы, истекая кровью и обливаясь потом, он взобрался на дерево и спустился по его стволу на землю, отвязав предварительно свой пояс.

Очутившись во дворе, он полежал несколько минут, собираясь с силами, затем встал, опоясался и пошел по направлению к дому, очертания которого выделялись в темноте.

По дорожке, усыпанной песком, он подошел к входу в дом, вокруг которого распространялось благоухание невидимых в темноте роз.

Стальное Тело попытался открыть двустворчатые высокие двери, но они не поддавались. Он обошел дом кругом и увидел на боковом фасаде, над землей, небольшие окна, очевидно, кухни.

Ковбой собирался уже вновь растянуться на земле и отдохнуть, как явственно услышал глухие удары, сопровождаемые жалобными стонами и хрипением.

Стальное Тело был малочувствителен к опасностям и собственным страданиям, но горе и муки других его глубоко трогали.

Слышавшиеся из-под земли стоны и вздохи причиняли ему невыносимое страдание, и он, забыв про свою рану и слабость, решил во что бы то ни стало помочь несчастной жертве.

Он вышиб ногой оконное стекло, открыл окно, пролез в него ногами вперед и спрыгнул на пол, почувствовав из-за прыжка страшную боль в ране.

Стоны послышались ближе.

Стальное Тело зажег спичку и убедился, что он не ошибся: помещение было великолепно обставленной кухней. Он поднес спичку к стоявшему на одной из полок фонарю и благодаря его свету увидел в глубине кухни небольшую железную дверь, которая, по-видимому, вела в погреб.

Как и все раненые, ковбой испытывал мучительную жажду и бросился на поиски воды. Но каково было его удивление, когда он не нашел в кухне ни капли спасительной влаги.

Между тем стоны и вздохи слышались совсем близко, без сомнения, они исходили из глубины погреба.

Стальное Тело не без труда открыл железную дверцу, захватил с собой фонарь и, пошатываясь, спустился по каменной лестнице в подземелье.

Когда он очутился в погребе, у него вырвался крик гнева и жалости:

— О, несчастные страдальцы!

Мужчина и женщина, лежа на гнилой соломе в трех-четырех шагах друг от друга, с мольбой протягивали к нему руки. Прикованные длинной железной цепью к противоположным концам погреба, они даже не могли пожать друг другу руки.

Изможденные лица и потухшие глаза свидетельствовали об ужасных, невыносимых страданиях.

При виде ковбоя женщина поднялась на колени, но тотчас же бессильно опустилась на зловонное ложе. Мужчина собрал последние силы и глухим изнемогающим голосом прохрипел:

— Воды… умоляю вас… Воды!

Ковбоя охватила дрожь.

Воды! Но именно воды и не хватало в этом проклятом доме… А между тем несколько ее капель могли бы возвратить жизнь несчастным.

— Воды… о, воды… Вот уже десять дней, как нам не давали пить…

Десять дней! Стальное Тело содрогнулся при мысли о пережитых ими муках, а между тем он привык к самым тяжким лишениям.

— Я сделаю все! — сказал ковбой и, спотыкаясь на каждом шагу, поднялся по лестнице в кухню и возобновил поиски воды.

Лишний труд! Нигде ни росинки.

Он уже готов был упасть без чувств от слабости и жажды, но у него мелькнула надежда найти воду во дворе; собрав остаток энергии, он подставил к окну, через которое проник в кухню, стул и пролез наружу.

Едва волоча ноги, он сделал несколько шагов по тропинке между двумя клумбами — и вдруг, о радость! он разглядел в темноте блестящую поверхность довольно широкого бассейна, на которой покачивались две белые фигуры, вероятно лебеди.

Стальное Тело, мучимый лихорадкой, бросился наземь у самого резервуара и жадно стал поглощать мутноватую воду.

Утолив жажду, он сразу почувствовал себя бодрее.

Неподалеку от бассейна он увидел цинковую лейку, забытую здесь, очевидно, садовником.

Он моментально наполнил ее водой, подбежал к окну и спустился в кухню.

— Мужайтесь, мужайтесь! Вот вода! — кричал он несчастным узникам, спускаясь по лестнице в погреб.

В ответ последовали два радостных восклицания, какими потерпевшие крушение приветствуют показавшийся на горизонте парус — предвестник спасения.

Стальное Тело налил воду в чашки, захваченные им с собой из кухни, и напоил узников.

— Еще!.. Еще!.. — просили они, выпивая чашку за чашкой.

Боясь, как бы они ни причинили себе вреда, молодой человек уговорил их воздержаться и не пить слишком много.

Из всех мук едва ли не самая тяжкая — жажда. На зато стоит лишь ее утолить — и мук как будто и не бывало.

Напившись, узники почувствовали себя несравненно лучше и в самых трогательных выражениях благодарили своего спасителя.

Они рассказали ему, как их привезли сюда ночью в наглухо закрытой карете и заковали в цепи.

— Знаете, чем мы питались десять дней! Нас все время кормили… вареньем.

— Мне знакома такая пытка. Мексиканцы, перуанцы, чилийцы и другие народы испанского происхождения очень часто к ней прибегают. Нет ничего ужаснее пищи, состоящей из сахаристых веществ при полном отсутствии воды.

— О да, ничего ужаснее этой пытки нельзя придумать. Когда мы прибыли сюда, нас страшно мучил голод, а между тем нам не оставили ничего, кроме варенья из гуайявы — самого приторного и сахаристого. Не имея другой пищи, мы ели варенье, чтобы как-то обмануть голод. Можете представить наш ужас, когда мы заметили, что палачи не оставили нам ни капли воды. Начались страшные мучения! На другой день нам принесли лимонное варенье, потом ананасное желе, потом желе из айвы… Что это были за страдания!.. В варенье достаточно питательных веществ, чтобы сохранить человеку жизнь и сознание: тем ужаснее были наши муки. Глаза, рот, внутренности — все тело горело огнем. Мы рычали как дикие звери с утра до ночи… потеряли счет времени… не знали, где мы и кто наши преследователи. «Воды!..» Вот единственное слово, бывшее у нас на устах. «Воды!..» — единственная всепоглощающая мысль. Нашему больному воображению чудились реки, фонтаны, источники, и эти галлюцинации только усиливали наши муки. Я не знаю, как мы выжили эти десять дней? Еще два часа — и мы погибли бы. Вы пришли вовремя.